Серафим лицом к лицу боролся

С дьяволом и с бесами. Нельзя

Ангелу в лицо взглянуть от блеска,

Так же нестерпимо видеть бесов.

Ибо бесы – гнусны. Всё, что скрыто

Человеку в собственной природе

Темного, растленного и злого,

Явлено ему воочью в бесе:

Сам себе он в бесьем лике гнусен.

Серафим, приняв всю тягу плоти,

Чрез нее был искушаем бесом.

Русский бес паскудлив и озорист,

Но ребячлив, прост и неразумен.

Ибо плоть славянская незрела

И не знает всех глубин гниенья.

И когда он вышел из затвора,

То увидели, что лик его

Стал сгущенным светом, всё же тело —

Что клубок лучей, обращенных внутрь.

В небе

Ближе всех он был у Бога,

Здесь же стал убогим Серафимом.

Был на небе он покрыт очами,

А теперь его покрыли раны.

Ибо раны – очи, боль есть зренье

Человеческой смиренной плоти.

А над поясницей развернулось

Шестикрылье огненное, оку

Невидимое. И стал согбенен

Серафим под тягой страшной крыльев.

И ходил он, опираясь на топорик.

А затем, чтоб пламенным порывом

От земли не унестись, с тех пор

На плече носил мешок с камнями

И землей, а сверху клал

Самую большую тягу,

Приковавшую его к земле:

Евангелье Христово. А так как крылья

Не давали ему ни сесть, ни лечь – он спал,

Став на колени, лицом к земле,

На локти опершись

И голову держа в руках.

Так, очищенный страданьем, прозорливый,

Растворил он людям двери кельи

И отверз свои уста, уча.

Хлынула вся Русь к его порогу.

В тесной келье, залитой огнями,

Белый старец в белом балахоне,

Весь молитвами, как пламенем, овеян,

Сам горел пылающей свечой.

Приходили ежедён толпами

Праведники, грешники, страдальцы,

Мужики, чиновники, дворяне,

Нищие, калеки и больные

И несли ему на исцеленье

Плоть гниющую

И омертвелый дух.

Приводили ребятишек бабы,

Землю, где ступал он, целовали,

Лаяли и кликали кликуши,

В бесноватом бес в испуге бился

И кричал неистово: «Сожжет!»

Серафим встречал пришедших с лаской,

Радостный, сияющий и тихий,

Кланялся иным земным поклоном,

Руки целовал иным смиренно,

Всех приветствовал: «Христос воскрес!»

Говорил: «Уныние бывает

От усталости. Не грех веселость.

Весел дух перед лицом Творца!

Надо скорбь одолевать, нет дороги унывать.

Иисус – всё победил, смертью смерть Христос убил,

Еву Он преобразил и Адама воскресил!»

Говорил, встречая темный народ:

«Ох, беда-то какая ко мне идет...

Люди с людьми-то что делают...

Что слез-то пролито, что скорби тут».

Матери, которой сын резвился

Средь лампад, стоявших пред иконой:

«С малюткой ангел Божий играет, матушка.

Дитя в беспечных играх

Как можно останавливать!»

О свечах горящих говорил он:

«Телом человек свече подобен.

Как она, он пламенем сгорает.

Вера – воск. Светильник есть надежда.

Огнь – любовь. Будь Господу свечой!

Если кто ко мне имеет веру,

За того горит перед иконой

У меня свеча. Потухнет – преклоняю

За него колени, ибо знаю,

Что он впал сегодня в смертный грех.

Как не может воск не разогретый

Оттиск дать печати, так и души,

Не смягченные грехами и страданьем,

Не воспримут Божию печать».

Прибежал однажды утром в Саров

Мужичонко в зипуне, без шапки,

Спрашивал у встречных у монахов:

«Батюшка, ты что ли Серафим?»

Привели его. Он бухнул в ноги,

Говорит: «Украли лошадь.

Нищий я. Семья... Кормить чем буду?..

Говорят, угадываешь ты...»

Серафим, за голову обнявши,

Приложил ее к своей и молвит:

«Огради себя молчаньем, сыне!

Поспеши в посад Борисоглебов,

Станешь подходить – сверни налево,

Да пройди задами пять домов.

Тут в стене калитка. Против входа

Прямо у колоды конь привязан.

Отвяжи и выведи. Но молча!»

Как сказал, так и случилось всё.

Он вникал во все дела людские,

Малые, житейские, слепые,

Говорил с душевным человеком

О мирском, с духовным – о небесном.

А таких, кому речей не надо,

Деревянным маслицем помажет,

Даст воды испить из рукавички,

Даст сухарик, напоит вином

И с души весь слой дорожной пыли

Отряхнет и зеркало протрет,

Чтоб земные души отразили

Божий Лик в глубинах темных вод.