Мир шел искать себе обитель,

Но на распутьи всех дорог

Стоял лукавый Соблазнитель.

На нем хитон, на нем венок,

В нем правда мудрости звериной:

С свиной улыбкой взгляд змеиный.

Призывно пальцем щелкнул он,

И мир, как Ева, соблазнен.

И этот мир – Христа Невеста —

Она решилась и идет:

В ней всё дрожит, в ней всё поет,

В ней робость и бесстыдство жеста,

Желанье, скрытое стыдом,

И упоение грехом.

Есть беспощадность в примитивах.

У них для правды нет границ —

Ряды позорно некрасивых,

Разоблаченных кистью лиц.

В них дышит жизнью каждый атом:

Фуке – безжалостный анатом —

Их душу взял и расчленил,

Спокойно взвесил, осудил

И распял их в своих портретах.

Его портреты казнь и месть,

И что-то дьявольское есть

В их окружающих предметах

И в хрящеватости ушей,

В глазах и в линии ноздрей.

Им мир Рэдона так созвучен...

В нем крик камней, в нем скорбь земли,

Но саван мысли сер и скучен.

Он змей, свернувшийся в пыли.

Рисунок грубый, неискусный...

Вот Дьявол – кроткий, странный, грустный.

Антоний видит бег планет:

«Но где же цель?»

– Здесь цели нет...

Струится мрак и шепчет что-то,

Легло молчанье, как кольцо,

Мерцает бледное лицо

Средь ядовитого болота,

И солнце, черное как ночь,

Вбирая свет, уходит прочь.

Как горек вкус земного лавра...

Родэн навеки заковал

В полубезумный жест Кентавра

Несовместимость двух начал.

В безумьи заломивши руки,

Он бьется в безысходной муке,

Земля и стонет и гудит

Под тяжкой судоргой копыт.

Но мне понятна беспредельность,

Я в мире знаю только цельность,

Во мне зеркальность тихих вод,

Моя душа как небо звездна,

Кругом поет родная бездна, —

Я весь и ржанье, и полет!

Я поклоняюсь вам, кристаллы,

Морские звезды и цветы,

Растенья, раковины, скалы

(Окаменелые мечты

Безмолвно грезящей природы),

Стихии мира: Воздух, Воды,

И Мать-Земля и Царь-Огонь!

Я духом Бог, я телом конь.

Я чую дрожь предчувствий вещих,

Я слышу гул идущих дней,

Я полон ужаса вещей,

Враждебных, мертвых и зловещих,

И вызывают мой испуг

Скелет, машина и паук.

Есть злая власть в душе предметов,

Рожденных судоргой машин.

В них грех нарушенных запретов,

В них месть рабов, в них бред стремнин.

Для всех людей одни вериги:

Асфальты, рельсы, платья, книги,

И не спасется ни один

От власти липких паутин.

Но мы, свободные кентавры,

Мы мудрый и бессмертный род,

В иные дни у брега вод

Ласкались к нам ихтиозавры.

И мир мельчал. Но мы росли.

В нас бег планет, в нас мысль Земли!

Я люблю усталый шелест

Старых писем, дальних слов...

В них есть запах, в них есть прелесть

Умирающих цветов.

Я люблю узорный почерк —

В нем есть шорох трав сухих.

Быстрых букв знакомый очерк

Тихо шепчет грустный стих.

Мне так близко обаянье

Их усталой красоты...

Это дерева Познанья

Облетевшие цветы.

Тихо, грустно и безгневно

Ты взглянула. Надо ль слов?

Час настал. Прощай, царевна!

Я устал от лунных снов.

Ты живешь в подводной сини

Предрассветной глубины,

Вкруг тебя в твоей пустыне

Расцветают вечно сны.

Много дней с тобою рядом

Я глядел в твое стекло.

Много грез под нашим взглядом

Расцвело и отцвело.

Всё, во что мы в жизни верим,

Претворялось в твой кристалл.

Душен стал мне узкий терем,

Сны увяли, я устал...

Я устал от лунной сказки,

Я устал не видеть дня.

Мне нужны земные ласки,

Пламя алого огня.

Я иду к разгулам будней,

К шумам буйных площадей,

К ярким полымям полудней,

К пестроте живых людей...

Не царевич я! Похожий

На него, я был иной...

Ты ведь знала: я – Прохожий,

Близкий всем, всему чужой.

Тот, кто раз сошел с вершины,

С ледяных престолов гор,

Тот из облачной долины

Не вернется на простор.

Мы друг друга не забудем.

И, целуя дольний прах,

Отнесу я сказку людям

О царевне Таиах.