Истребленное общество. «Избиение младенцев» по-русски

Но самым красноречивым, самым, можно сказать, блистательным примером «вроде бы» поворота в нашей истории — даже не просто примером «вроде бы» выхода, но якобы грандиозным «исходом из колеи» — стал, конечно, 1917 г. Точнее — период с 1917-го до начала 1930-х годов. Тогда «вроде бы» не только вышли из нее, но и радикально порвали со всем тем прошлым, в котором она образовалась и по которому проходила. Вроде бы не только «до основанья» разрушили, но и выкорчевали все, на чем эта самая колея прокладывалась. Замах и замысел были действительно грандиозными: не только изменить общественное устройство страны, для чего предполагалось неизбежным и вполне естественным уничтожить миллионы одних и возвеличить миллионы других. Планировали еще отобрать у одних и передать другим все, что сложилось на тот момент как национальное достояние России. Замахнулись даже — для начала в пределах одной страны, а потом как получится — переделать вместе с общественным устройством, отношениями собственности и самого человека, составить его из заранее предусмотренных, «правильных и необходимых» для реализации Замысла качеств.

К сожалению, до сих пор не в полной мере и, к еще большему сожалению, очень немногие в России осознают, что же такое в действительности произошло в Советском Союзе. Что на самом деле случилось в том процессе, который потом обобщенно назвали «построением социализма».

На самом деле, если отбросить идеологическое и политическое словесное сопровождение, случилась попытка — чудовищная по своему реальному содержанию и по размаху — воплотить все тот же мессианский замысел о Москве как о Третьем Риме и о России, предназначенной стать «Царствием Небесным» на земле. Конечно, называлось все снова совсем по-другому.

Можно было бы о реальном содержании замысла и о размахе его реализации в данном случае специально не говорить. Но тогда останутся не до конца проясненными и главные сюжеты нашего разговора: «возвращение», «колея», «Русская система». Следовательно, останется нераскрытой и полная мера исторической ответственности за поворот в «русскую колею», лежащей на нынешних руководителях России и на всем поколении ныне живущих, кто слепо поддерживает выбор данных руководителей, — выбор, в какой-то мере продуманный, но не осмысленный.

Обычно, когда хотят сказать о самом страшном из всего, что произошло с Советским Союзом в ХХ веке, говорят о войне и о сталинских «репрессиях». Так уж отпечаталось в коллективной памяти представление о жертвах, которые нашему народу пришлось положить на алтарь отечества. Жертвами сталинских «репрессий» в этой памяти оказались те многие миллионы, которые попали в ГУЛАГ или были уничтожены, еще не дойдя до него, в ходе «мирного» «социалистического строительства». И эти жертвы — правда. Но только далеко не вся и, может быть даже, не основная правда.

Для Гитлера окончательным решением «еврейского вопроса» стало полное — поголовное — истребление евреев.

Для Сталина окончательным решением вопроса о «построении социализма» стало полное, повсеместное истребление социальности как таковой. Истребление социальности как выраставшей веками и накопившейся к ХХ столетию социальной дифференциации в российском людском сообществе, представленном на тот момент крестьянами, ремесленниками, торговцами, рабочими, людьми свободных профессий. А также — купеческими гильдиями, трудовыми артелями, ремесленными товариществами, церковными приходами, сельскими общинами, писательскими объединениями. Сталин, продолжая дело Ленина, добился окончательного решения «социального вопроса»: социальность как некий живой, очеловеченный слой земли на всей территории СССР, как некий человеческий гумус была полностью уничтожена. Вместо нее «партия и правительство» искусственно, рукотворно создали совершенно другой, выхолощенный советский социум исключительно из служащих государства, оплачиваемых по единому на всю страну государственному тарифу. Крестьянин и артист, земля и театр в статусном смысле уравнивались: они в одинаковой мере перешли в полную собственность государства как «совокупные ресурсы». Различие между людьми и вещами осталось лишь в том, что они попадали в разные категории ресурсов. Если одни зачислялись в трудовые, людские, административные, то другие — в материальные, финансовые, энергетические… Но те и другие оставались всегда всего лишь ресурсами, они одинаково: в цифрах, в тоннах, гектарах и человеко-днях — приписывались, планировались, закладывались, распределялись, перевозились, переселялись, а когда надо, и резервировались. Люди не имели ни прав, ни возможностей добровольно менять место работы — у каждого была трудовая книжка, а опоздания на работу или прогулы карались уголовным преследованием. Человек не имел права и возможности добровольно менять место жительства — каждого «прикрепили» постоянной пропиской. Крестьяне — они составляли больше половины всего населения — не имели вообще никаких прав и никаких возможностей, они не могли даже на несколько дней стронуться с места: у них вообще не было паспортов.

Построение социализма, если все назвать своими словами, а не «коллективизацией, индустриализацией и культурной революцией», — это реализованный замысел уничтожения всего человеческого во всем общественном устройстве. Это создание искусственного советского социума. Это глубокое травмирование всего российского (советского) людского сообщества.[1]

И вот теперь вернемся к тому же вопросу. Что перетянет по своему значению и по удручающим последствиям: миллионы сгинувших жертв сталинского террора или еще большие миллионы, оставшиеся навсегда нравственно изуродованными?

Главным последствием, основным результатом ликвидации российского социума, который и до 1917 г. был до крайности хрупким, слабо структурированным, не обретшим своих институтов, стала еще большая его атомизация и хаотизация: каждый сделался сам по себе, на коротком поводке полной зависимости от государства. Поводок-зарплата, лучше сказать, жалованье, на которые в городе не проживешь, а в деревне вместо зарплаты — «палочка»-трудодень, ничем вообще не обеспеченный.

При отсутствии права в качестве основы для общественной организации и при неистребимом у человека стремлении к выживанию таким основанием, или, иначе говоря, конституирующим типом связей между людьми, становится самоорганизация. После истребления нормальных, эволюционным путем наработанных форм социальной организации и институтов самоорганизация вполне естественно развивается в обход устанавливаемых запретов и в конце концов утверждается в виде всеобщей («системной», как теперь любят неосмысленно повторять) преступности и коррупции.

С ликвидацией социальности в том ее виде, в каком она сформировалась в России к ХХ веку, строители социализма пробудили и вызвали к жизни все самое худшее, что есть в человеке и что составляет его природную основу, — его животные инстинкты и эгоизм

И теперь снова тот же вопрос, но теперь уже именно в такой формулировке, с которой неизбежно оказываешься в пустоте, зияющей оттуда, откуда я уже указал: от власти, народа и «мыслящего класса», — то есть, по существу, в полной пустоте. Если все, что проделали под названием «построение социализма», совсем не предназначалось разбудить в человеке зверя (примем разбуженное зверство как побочный, непредусмотренный и нежеланный продукт), тогда что же было в качестве путеводной звезды, заветной цели? Светлое будущее? Счастье для всех, «кисельные берега»? Для многих, даже для большинства привыкших жить нерассуждающим разумом, так оно и было. Традиционалистское, мифологическое мышление остается не только основой, но и всем содержанием их сознания.

Ну, а Сталин — как он, каковы его устремления при этом? Традиционализм и мифологический способ мышления были не чужды и ему. Более того, все писавшие о присущей большевизму мировоззренческой религиозности, бесспорно, имели для этого серьезные основания. Речь даже не о религиозности — как, например, для Ленина с его телеологическим мировидением вообще и своеобразными представлениями о мессианской предназначенности России в частности. У Сталина общие, свойственные христианству в целом религиозные представления конкретизировались как православные. Он уже мыслил Советский Союз как продолжение линии, идущей от Москвы еще той поры, когда она, во времена Великого княжества Московского, только что встала на путь строительства русской православной империи и, продолжаясь дальше через Московское царство, петербургскую Империю, пришла к его, сталинскому, Советскому Союзу. Сталин, безусловно, хорошо знал идеи русских самодержцев, представлял, как каждый из них видел будущее России, как каждый из них, начиная с Ивана III, видел ее «миссию», «божественное предназначение». Ему, конечно, были хорошо знакомы и конкретные планы на сей счет: например, проекты Сперанского, «греческий проект» Екатерины II, проекты Уварова, выраженные в формуле «православие — самодержавие — народность», проекты Александра II, Витте, Столыпина. Во всех перечисленных конструкциях не просто так или иначе присутствует идея «Москва — Третий Рим» — они все основаны на ней. Иногда, правда (как например, в «греческом проекте» Екатерины), она приходит в Москву напрямую из античности. Но главным в этой идее всегда были не ее истоки, а целеполагание: Москва как спасительница христианской веры и как место воплощения Царствия Небесного — а также указание главных путей, ведущих к достижению заявленной цели: Балканы, Проливы, Константинополь, Индия.