Ленин, критика слева и историческая необходимость

Если Мартов и Каутский критиковали большевизм справа, то Роза Люксембург - слева. Она считала, что большевики непоследовательны. Она была убеждена, что Ленин и Троцкий делают слишком большие уступки мелкобуржуазной стихии, что большевики слишком носятся с разного рода национальными движениями, которые являются непролетарскими по своей сути. Роза Люксембург не считает, что нужно учитывать национальные права меньшинств. Ведь за этими национальными движениями стоит та же мелкобуржуазная интеллигенция. Не надо все время оглядываться на крестьянство. Надо максимально жестко и последовательно проводить социалистическую политику, коль скоро уже пролетарская революционная партия оказалась у власти. При этом, однако, с точки зрения Розы Люксембург, условием последовательной социалистической политики является последовательная демократия. Следовательно, нужно подавить мелкобуржуазную стихию, отказать в национальных правах всем меньшинствам, но при этом чтобы была полная свобода слова, печати, политических партий, никаких политических репрессий и т.д. Как одно с другим сочетается, честно говоря, я, перечитав текст Розы Люксембург несколько раз, так и не понял. Тут как бы две параллельные логики. Одна логика - последовательной классовой войны, которая должна быть доведена до полной победы, коль скоро уж власть у нас в руках. А другая логика - западного демократического социализма, логика марксистской радикально-демократической традиции, когда социализм понимается прежде всего как бескомпромиссная реализация требований демократии применительно ко всем сторонам жизни общества.

Роза Люксембург, безусловно, права, требуя последовательной реализации демократии. Нельзя с точки зрения марксизма вводить социализм, одновременно ограничивая демократию. Это писали не только Маркс и Энгельс, но и Ленин. Но тут речь идет не о социализме, а о выживании революционной власти, которая еще никакого социализма не построила. И может быть, - не построит. Во всяком случае, если власть завтра рухнет, она уже ничего не построит, ни хорошего, ни плохого. Политика - искусство возможного. Если вы будете проводить свою политическую линию, ни на кого не оглядываясь, вы наживете себе дополнительных врагов. И чем больше у вас будет демократии, тем больше вы дадите шансов своим врагам. Так рассуждает Ленин. Большинство жесткие меры в духе Розы Люксембург не поддерживало. Оно и более сдержанную политику Ленина и Троцкого поддерживало с большим трудом (и лишь постольку, поскольку крестьянин в ходе Гражданской войны осознал, что белые еще хуже красных). Выполнить программу Розы Люксембург значило бы гарантированно потерять власть.

Совершенно ясно, что Ленин и в меньшей степени Троцкий столкнулись с неожиданной культурно-теоретической проблемой. Оба считали себя ортодоксальными марксистами, солидаризировались с Каутским в борьбе против разного рода ревизий и критик марксизма. Но их собственные действия в октябре 1917 года и позднее явно не укладывались в готовые схемы. Ленин принужден здесь прибегать к своего рода интеллектуальной эквилибристике. Он должен, с одной стороны, доказывать, что все, что он делает, соответствует немецкой теории, которой его учил Каутский, а с другой стороны, доказывать, что Каутский абсолютно ничего не понимает в теории, что он предатель, ренегат, с которым вести теоретические дискуссии бесполезно. Для Ленина это единственный способ выйти из ситуации. Выходит, что не Ленин действует вопреки теории, а Каутский. Отсюда заголовок знаменитой работы Ленина «Пролетарская революция и ренегат Каутский». Вся аргументация сводится к тому, что Каутский политически неправильно действует. Он не прав по отношению к рабочему движению, не прав по отношению политическому противостоянию в Германии и тем более не прав по отношению к тому, что происходит в России. С теоретической точки зрения это аргументация совершенно некорректная. Каутский может быть тысячу раз не прав, но проблема здесь в другом. Каутский отстаивает некоторую теоретическую схему, которая должна быть разгромлена на уровне теории. В противном случае это не более чем переход на личности, что, собственно, Ленин и совершает.

Через много лет после революции испанский марксист Фернандо Клаудин ехидно написал, что история, конечно, подтвердила в полной мере правоту Ленина по отношению к Каутскому, но также и правоту Каутского по отношению к Ленину. Иными словами, Каутский прав в том отношении, что действительно Россия оказалась страной не готовой к социализму, не готовой к передовым методам общественной организации. И в конечном счете зашла в тупик капиталистической реставрации - только уже много лет спустя. Поскольку революция оказалась в каком-то смысле преждевременной, нельзя строить передовое общество на основе самых отсталых форм капитализма.

Среди советских историков об этом позднее писал Михаил Гефтер. По его мнению, какой капитализм, такая получится и революция. И соответственно, таким будет и путь к социализму. Есть некая отсталая матрица социально-экономического и социокультурного развития, которую пытаются сломать, но которая в ходе революции воспроизводится.

Представление об отсталости русского социализма было и у большевиков. В частности, об этом писал Бухарин. Когда он говорил о социализме в одной отдельно взятой стране, он тут же делал оговорку, что русский социализм будет отсталым и по мере течения событий на Западе он будет все в большей степени выявлять свои отсталые черты, как бы смотреться в зеркало мирового развития.

Но можно сказать и о том, в чем Ленин оказался прав по отношению к Каутскому. История не делается на заказ. Ленин внятно изложил свою позицию не тогда, когда он поливал грязью Каутского, а позднее, когда он уже был близок к смерти и писал комментарии к запискам Суханова о русской революции. Тогда он смог более четко сформулировать свою позицию - не в полемике со своими противниками, а для самого себя. Там Ленин пишет, что русская революция произошла «от отчаяния». Иными словами, ситуация была настолько критична, настолько имело место разложение основ государства и общества, что просто для сохранения элементарных основ цивилизованного существования нужно было что-то делать. Нужно было взять власть, и власть эту взял именно пролетариат, большевистская партия, которая была лучше организована, более дисциплинированна, чем другие силы в обществе. Взяв власть, они, разумеется, начали общество перестраивать в соответствии со своими принципами. Но и в этом случае решающее значение имела не идеология. Многие важнейшие решения были продиктованы обстоятельствами.

Это хорошо описано у Михаила Покровского, который был не только историком, но и практическим политиком, возглавлявшим советскую власть в Москве в первые недели после свержения Временного правительства. Он показывает, насколько критична была ситуация с ценами на продовольствие. Традиционное соотношение цен на продукты питания и непродовольственные товары рухнуло. В 1917- 1918 годах за одну буханку хлеба приходилось отдавать несколько пар сапог. Но деревне не нужно столько сапог! Проще говоря, город просто не мог себя прокормить, промышленное производство как таковое в условиях подобных цен стало невозможно. Надо было закрыть не отдельные предприятия, а всю промышленность. Надо было закрыть города, надо было ликвидировать образование, надо было отменить государство. Все это стало экономически нерентабельно. Так получается при подобном раскладе с точки зрения рыночной логики. Понятное дело, что в такой ситуации приходится менять логику.

Пресловутая продразверстка должна была прокормить город за счет изъятия хлеба в деревне. Если городское население не может купить продовольствие, то в городах есть другой аргумент. Здесь производятся ружья, пулеметы, здесь можно построить бронепоезда. И с помощью этих аргументов забрать в деревнях хлеб. Продразверстка обсуждалась еще царским правительством. Понимали, что к этому идет, но не приняли решение. То же обсуждалось Временным правительством. Опять не приняли решение. В итоге к власти пришла та единственная партия, которая решилась принять это крайне неприятное, но неизбежное решение. Город просто элементарно использует свое техническое превосходство для неэквивалентного обмена с деревней. В таких условиях капитализм как таковой существовать уже не может. Предприятия де-факто национализируются: выживание работников этого предприятия и продолжение его работы зависит от того, насколько государство с помощью штыков, пулеметов, бронепоездов способно обеспечить город продовольствием. Массированная национализация промышленности в России в 1918 году была сюрпризом для самих большевиков. У них были планы национализации, но куда более скромные. То, что произошло в реальности, выходило за рамки самых радикальных планов. В этом смысле очень интересно сравнить текст «Очередных задач советской власти», которые Ленин писал, еще не осознавая в полной мере, какой страной овладел, и книгу Каутского «На другой день после социалистической революции». Надо сказать, что Ленин умереннее Каутского. Он исходит из того, что страна все-таки крестьянская, мелкобуржуазная. Мы можем в России рассуждает он, предпринимать некоторые прогрессивные меры, некоторые шаги в сторону социализма, а тем временем начнется революция в Германии… Никаких радикальных мер не предполагается. Спустя всего несколько месяцев эта книга уже забыта самим автором, и советская власть начинает применять другие меры, гораздо более радикальные. В государственной собственности оказывается практически вся промышленность. Хозяева предприятий практически все убежали. Поздняя советская историография объясняет это «саботажем буржуазии», которая, сворачивая производство, хотела подорвать пролетарскую власть. Своего рода «забастовка капитала». Возможно, в отдельных случаях такое было. Но большинство предпринимателей сворачивали свою деятельность по совершенно иным причинам. Им просто очень хотелось есть. Бежали от голода. Бизнес был нерентабельным. Зачем же его поддерживать? У людей, принадлежавших к верхам общества, был шанс просто собраться, сесть на поезд или пароход и уехать подальше от этой голодной страны, где деньги превратились в труху, где ничего невозможно продать.