Идеология, порожденная грамшианской традицией, стала абсолютно доминирующей в конце 1960-х - начале 1970-х годов среди левых деятелей культуры. Это замечательное обоснование собственной роли в истории, в обществе. Из грамшианского наследия совершенно естественно вырастает с конца 1950-х годов концепция еврокоммунизма. Итальянская компартия, как крупнейшая коммунистическая партия демократического Запада, достаточно быстро начала дистанцироваться от Москвы.

Грамши был освобожден из фашистской тюрьмы только тогда, когда был уже смертельно болен. Незадолго до смерти он писал письма в иммиграцию к Тольятти, спрашивая: что же происходит там, в России, почему все старые большевики оказались врагами народа? Тольятти, понимая, что за такие письма как минимум должны исключать из партии, эти письма прятал и не докладывал в Москву, что товарищ Грамши запутался, не понимает политической ситуации в СССР. Но сам факт, что Тольятти припрятывал эти письма и до поры их не публиковал, свидетельствовал о том, что бюрократия компартии Италии, находясь в иммиграции, прекрасно, в-общем-то, понимала, с кем она имеет дело в Москве, выстраивала собственную линию поведения. Очень осторожно, не конфликтуя, Тольятти формировал самостоятельную стратегию. Руководство итальянской компартии явно имело уже в конце 1930-х и во время Второй мировой войны свои собственные расчеты и свои собственные планы. Она не была просто инструментом Москвы. Это не были люди, которые механически выполняли указания Коммунистического интернационала. Они могли сказать «есть», но все равно сделать по-своему. Проконтролировать то, что происходит в итальянском подполье, находясь в Москве, было совершенно невозможно.

Грамши умер, будучи очень обижен на коммунистическое движение. Он крайне негативно отнесся к сталинским чисткам, к тому, как родная коммунистическая партия Италии подчинилась Сталину. Он писал в своих тетрадях о тоталитарной партии и, понятное дело, имел в виду не только Италию. Но после его смерти Тольятти продолжал ту самую линию, которую выбрал Грамши. Компартия оказалась вовлечена в движение Сопротивления, а затем в формирование коалиционного правительства, в строительство институтов итальянской демократии после войны. Конституционные реформы, которые проводились в Италии после ликвидации фашизма и монархии, в большой степени были делом рук коммунистов. Это была партия масс, партия местного самоуправления. Коммунисты долго управляли таким крупнейшим центром, как Болонья. У партии начиная с 1950-х годов возникла необходимость в формировании своей собственной концепции жизни в условиях демократии как, с одной стороны, радикальной левой партии, а с другой стороны, как партии, вписанной в эту демократию.

Тольятти сформулировал свои различия с Москвой в открытую лишь в конце жизни. Он готовился к встрече с Хрущевым в Ялте, был очень уже тяжело болен и написал реферат, в котором хотел изложить подробно Хрущеву все то, что думает по поводу различий между двумя партиями. Говорить с Хрущевым было очень трудно, тот все время перебивал, сбивал с мысли. Вот и пришлось готовить реферат. Это не был разрыв с Москвой, как в случае титовской Югославии. Тем не менее компартия Италии изложила свое собственное, особое мнение. Встреча не состоялась из-за смерти Тольятти. Реферат был посмертно опубликован и стал первым источником еврокоммунизма. Впоследствии те же взгляды восторжествовали в испанской, французской и английской компартиях.

Ключевая идея, к которой пришли еврокоммунисты в 1960-е годы, состояла в том, что после войны западная демократия перестала быть чисто буржуазной. С точки зрения Маркса, имеет место диктатура буржуазии, опосредованная демократическими институтами. С точки зрения грамшианского подхода ситуация немного сложнее, мы имеем уже некую систему компромиссов, которая обеспечивает власть правящего класса на основе не диктатуры, а гегемонии. Следовательно, даже буржуазная демократия не является чисто буржуазной. Она представляет собой компромисс буржуазии с другими слоями общества, которые позволяют буржуазии управлять, но в той мере, в которой буржуазия согласна с условиями компромисса. Мы возвращаемся к теории общественного договора.

В логике грамшианской традиции проблема демократии состоит в том, чтобы изменить условия компромисса. И на протяжении всего послевоенного периода условия компромисса постепенно пересматриваются и становятся все более и более сбалансированными, и в 1960-е - начале 1970-х годов французские и итальянские коммунисты начинают писать про «передовую демократию», которая уже не является буржуазной. Условия компромисса таковы, что это уже не власть буржуазии. Это не социализм, но и не чисто буржуазное общество. Оно является капиталистическим по преимуществу, но в нем могут присутствовать некапиталистические, социалистические элементы.

Действительно, в обществе присутствуют институты явно не буржуазного характера, будь то государственный сектор, институты пенсионной системы, всеобщего образования, социальные гарантии. Природа государственного сектора может быть разной, но, если мы говорим о государственном секторе как о механизме, обеспечивающем социальную динамику в интересах низов (не такую, как при классическом капитализме), вертикальную мобильность для представителей трудящихся, о системе образования, которая не просто готовит кадры для предприятий, но и обеспечивает социальную справедливость, демократизацию общества, все это уже не может быть описано как «чисто буржуазные» институты Это институты, которые на основе социального компромисса включены в буржуазное общество, не будучи чисто буржуазны сами по себе. Своего рода зародыши нового общественного порядка, элементы социализма в капитализме. Реформист предполагает, что эти элементы будут просто накапливаться, и рано или поздно количество перейдет в качество, буржуазные отношения начнут отмирать, и будут возникать отношения постбуржуазные и социалистические. На этой основе в конце 1970-х годов итальянская компартия сформировала принцип исторического компромисса.

Исторический компромисс

Для того чтобы идеология исторического компромисса окончательно оформилась, потребовалось еще одно событие: государственный переворот в Чили. Наиболее важный исторический политический опыт, с которым сталкиваются западные левые в 1970-е годы, - это чилийская революция. Правительство народного единства в 1970-1973 годах пытается совершить в Чили радикальные преобразования социалистического характера через институты буржуазной демократии. Никакого насилия, никаких изменений конституции, даже путем референдума. Все делается в рамках имеющегося закона. Законы пересматриваются на основании тех же процедур, которые в самих законах записаны. Никакого выхода за пределы полномочий. Результат: три года драматической борьбы заканчиваются государственным переворотом. Президент Альенде погибает на своем посту, защищая демократию в Чили. В стране устанавливается жесткая праворадикальная диктатура, с которой начинается практическая история неолиберализма. Рабочее движение подавлено.

Какие выводы сделали западные левые? Радикальное крыло западных марксистов трактовало произошедшее как показатель того, что революция не может быть сделана в рамках институтов. Да, революция является исключительно демократической по своему содержанию. Но выход за логику системы все же неизбежен на определенном этапе. Не надо этого бояться. Вопрос не только в насилии, а в том, насколько институты являются тормозом общественного развития.

Демократические институты и конституционные системы для того и существуют, чтобы не допустить радикальных изменений. Если массовое движение на подъеме, то оно должно в конечном счете начать конституционный порядок менять. Другой вопрос, каким путем это делается.

С точки зрения руководителя итальянской компартии Энрике Берлингуэра, ситуация выглядела иначе. Гибель президента Альенде в Чили была вызвана скорее узостью социальной базы революции, неспособностью укрепить демократические институты за счет расширения компромисса и достижения гегемонии, которая необходима, чтобы эти институты максимально консолидировать, сделав орудием в руках прогрессивных сил. Берлингуэр провозглашает лозунг исторического компромисса. Что стоит за термином «исторический компромисс», оставалось не до конца понятно, поскольку его трактовка все время меняется. Партией он трактуется то расширительно, то очень узко. То речь идет о том, что коммунисты подпишут пакт с Христианскими демократами и войдут в правящую коалицию. То речь идет о более глубоком социальном процессе объединения разных социальных, политических и культурных сил, способных выработать механизм демократического преобразования общества, расширить сферу свободы и участия трудящихся в управлении. Но сама идея понятна. Политический процесс должен происходить за счет компромиссов. Все пишется и говорится в Италии 1970-х годов, где со дня на день ждут фашистского переворота по чилийскому образцу. С начала 1970-х коммунисты набирают все больше и больше голосов, и при этом каждый день в новостях сообщают об очередном фашистском заговоре. На этом фоне нагнетающегося ужаса левые силы постоянно растут и сами начинают бояться собственного роста, потому что своим ростом могут спровоцировать ответный удар, к которому они, в общем-то, не готовы. Берлингуэр пытается найти выход. И надо сказать, его концепция сработала: переворота в Италии не произошло. Италия осталась нормальной демократической республикой. Правительства, конечно, менялись раз в два-три месяца, но это уже никого особенно не волновало, коль скоро демократический процесс продолжается. Но для коммунистов компромисс закончился тем, что партия фактически стала главной силой, защищающей институты буржуазной демократии. Ее историческая роль свелась к спасению парламентской республики. Стабилизировав буржуазную демократию, компартия оказалась в очень забавной ситуации. Начиная с середины 80-х годов становится очевидно, что исторический компромисс ничуть не расширил участия трудящихся во власти. Более того, после того как демократия в Италии стабилизировалась, наблюдается совершенно обратный процесс. Потеряв возможность давления на власть и на парламентские институты, компартия начинает постепенно отступать. Еще Пальмиро Тольятти заметил, что левые после Второй мировой войны на Западе обладают некоторой частицей власти, но у них нет ясности, что с этим делать. Как управлять, обладая именно частицей власти, а не всей полнотой власти? Начиная с середины 1970-х годов происходит откат левых сил.