Репрессивная терпимость

Анализ «франкфуртцев» рисует западное общество как внешне благополучное и формально свободное, но на глубинном уровне тотально репрессивное. Маркузе говорит про «репрессивную терпимость». Даже демократические процедуры, заявляет он, имеют репрессивный потенциал.

Что такое репрессивная терпимость? Есть два варианта ответа. Первый, наиболее простой, состоит в том, что общество дает тебе возможность выступать, позволяет говорить то, что ты думаешь. Тебе никто не запрещает шуметь. Но почему? Потому что говори не говори, все равно ты ничего не можешь изменить. Собака лает - караван идет.

Если ты не можешь ничего изменить, свобода оборачивается выпусканием пара. Можно издавать радикальные книги, можно дискутировать о марксизме, но вас не слушают. И эта система будет работать. Радикальный интеллектуальный импульс блокируется политической системой, она его гасит: в том числе и через демократические институты. Бюрократия крупных партий зависит от внешнего финансирования. Институты парламентаризма постепенно укрощают радикалов. Бунт, превращенный в акт голосования, заканчивается косметическими изменениями в системе.

Другая интерпретация состоит в том, что сам по себе капиталистический успех коррумпирует тех, кто его добился. Возьмем, например, ливерпульских «Битлов». Вот четверо радикальных парней из рабочей среды, из пролетарского города Ливерпуля. Это город, где всегда, при любом раскладе избирали только лейбористов. А среди лейбористов - всегда представителей самого левого крыла. Абсолютно «красный» город. Город, где троцкизм стал массовым движением. Говорят, если здесь лейбористы выдвинут в парламент лошадь, то и лошадь выберут, потому что за буржуев голосовать все равно не будут. Лучше за лошадь.

И вот ливерпульская четверка начинает петь свои песни, а их песни звучат как вызов системе, как пощечина общественному вкусу. Даже если они поют не о революции, они все равно поют не так, как принято в приличном обществе. Но неожиданно буржуазное общество этот радикализм принимает. Раз на нонконформизм есть спрос, значит, им можно торговать. «Битлы» получают огромные деньги, достигают общепризнанного успеха, становятся звездами, миллионерами. Если вы строите себе дворцы, можете сколько угодно петь про революцию, это уже никого почему-то не убеждает. Заканчивается это все очень плохо: один из поклонников ранних «Битлов» вдруг приходит и убивает лидера четверки - Джона Леннона.

Это история, которая на разные лады повторяется множество раз, - не всегда, впрочем, со столь кровавым финалом. На радикализме можно сделать успех, но чем более ты успешен, тем менее ты радикален. Именно поэтому поколение «новых левых» начинает искать опору в «третьем мире», и бывших колониальных странах, еще не разъеденных ржавчиной потребительской культуры.

Западный пролетариат кажется им насквозь коррумпированным, он интегрирован системой, обменял свою идеологию на потребление. Его потребление обеспечено за счет сверхэксплуатации трудящихся в бывших колониях. Не забывайте, это все происходит в 1950-е годы, это пик деколонизации, разворачивается антиколониальная революция. Совсем недавно победила китайская революция, она не была в буквальном смысле антиколониальной, но вдохновила на борьбу людей в колониях. Затем побеждает кубинская революция. Разворачивается война во Вьетнаме. Боевые действия там идут, практически не прекращаясь, с 1940-х годов. Только что завершилась победой освободительная война в Алжире. Добиваются успеха и другие антиколониальные движения, как мирные, так и насильственные.

Но борьба далека от завершения. Политическая независимость не освобождает от экономической эксплуатации. Растет понимание того, что страны Запада обеспечивают комфортабельную буржуазную жизнь для большинства своих граждан на костях «третьего мира». Другое дело, что это вполне верное понимание сути мировой экономики тут же начинает мифологизироваться, обрастать целым рядом идеологических образов. Революционер «третьего мира» становится героем западной молодежи. Советский Союз давно уже никого не привлекает, уже прошел XX съезд КПСС, прошла венгерская революция 1956 года. Теперь никто не ждет от Советского Союза, что он предложит привлекательную модель нового общества. А вот «третий мир» - другое дело. Это не модель общества, а модель поведения, борьбы, неотчужденного, пусть и крайне драматичного бытия. У них нет политических свобод, но есть внутренняя свобода. Такой вот романтический образ (вспомним Байрона, вспомним молодого Пушкина).

Маоизм

В Советском Союзе не понимали массового увлечения западной молодежи Китаем, Мао Цзэдуном. А в западном молодежном движении 1960-х годов было две легенды: Председатель Мао и Эрнесто Че Гевара. В Советском Союзе Че Гевару признали: герой, партизан, сражался, погиб. Бунтарь-одиночка, но вооруженный марксистской теорией. Кстати, Мао специально осуждал образ «борца-одиночки». Он считал, что бунтарь-одиночка - это буржуазный миф, который препятствует формированию коллективного бунтаря.

И все же, почему так популярен Мао у западных молодых людей в 1960-е годы? Его воспринимали в советской интеллигенции как второе издание Сталина, китайское издание, с гораздо большим размахом, с еще большим числом жертв. Хотя, когда в Китае были массовые голодовки, в Европе об этом ничего не знали. Впрочем, не надо думать, будто голод был специально организован государством. Ни Мао, ни Сталин не ставили перед собой специальной задачи выморить какое-то количество людей в процессе коллективизации. Просто они не считались с жертвами. Много ли погибнет людей, мало ли, для них не имело значения. Они думали о других проблемах.

На самом деле Мао не был, конечно, вторым изданием товарища Сталина. В свое время Энгельс сказал про Кромвеля, что тот был одновременно и Робеспьером, и Наполеоном английской революции. Вот про Мао можно сказать, что он был одновременно и Лениным, и Сталиным китайской революции, а может быть, еще и Троцким. Во всяком случае это фигура, которая прошла все этапы революционного развития. В России на разных этапах революционного процесса востребованы разные фигуры. А Мао менялся сам но мере развития процесса. Был один Мао в период вооруженной борьбы, другой Мао был в период установления, потом у него был свой нэп, было время, когда «расцветали сто цветов». Потом был «Большой скачок» - первая, неудачная попытка форсированной индустриализации. Наконец, была культурная революция.

Мао менялся вместе с историческими задачами, как настоящий мудрый восточный политик. И всегда соответствовал своим задачам.

У Мао было две идеи, абсолютно перевернувшие классический марксизм. Первая идея состояла в том, что страны «третьего мира», крестьянские по составу населения, подвергаясь капиталистической эксплуатации извне, являются революционной силой.

Ленин говорил о союзе рабочих и крестьян. Мао идет дальше. В его теории крестьянство уже выступало не просто как отсталая масса, которую рабочие должны были за собой повести. Мао показывал, что китайское крестьянство имеет собственный организационный, идейный, культурный потенциал. Оно не может обойтись без рабочего класса, но именно оно сыграет решающую роль в революции. В годы народной войны Мао выдвинул лозунг: «Деревни окружают города!» После того как рабочее движение потерпело неудачу в городах Восточного побережья, коммунисты уходили в деревни и там находили свою новую социальную базу.

Произошла, если угодно, регрессия, или определенная теоретическая эволюция от классического марксизма в сторону русского народничества. Однако все не так просто. Например, Ленин, будучи принципиальным критиком народничества и идей крестьянского социализма, общинного уклада и т. д., на практике действовал совсем не так, как учил ортодоксальный марксизм по Каутскому и Плеханову. Другое дело, что Ленин упорно отрицал собственное теоретическое новаторство и представлял себя просто ортодоксальным марксистом, верным идеям своих предшественников. Маркс тоже не был особенно ортодоксальным марксистом. Его интересовало русское народничество, и он подчеркивал, что его идеи сформулированы на материале Западной Европы. Для того чтобы успешно применять их в других местах, надо переосмыслить марксизм, исходя из нового социального опыта. Чем, собственно, и занялся Мао.