ПИСЬМО
ВОСКРЕСЕНЬЕ, Торсэй.
Мой дорогой двуногий друг,
Мой возраст (теперь я старше тебя) позволяет мне столь фамильярное обращение, тем более что, хоть ты и орешь на меня иногда, я-то знаю, что ты меня любишь. Твои родители сейчас здесь. Я недавно слышал их разговор с твоими взрослыми друзьями (помнишь, отец и сын). Кстати, сын мне тоже друг, а вот об отце ничего не могу сказать, поскольку всегда приближаюсь к нему с опаской. Он меня не отталкивает, но, кажется, у него аллергия, как вы говорите, на таких вот волосатых, как я. Иногда мне так не хватает слов, чтобы найти с кем-то общий язык! Так вот, твои родители жаловались, Энри, что от тебя давно нет новостей, и они обижаются на тебя, потому что, друг мой, Энри, и многие другие здесь тоже считают, что так поступать нельзя. Поскольку они тоже тебе не пишут, я решил сделать это за них.
У меня есть для тебя грустная новость: Тунка умерла. Так что, дружище, я теперь вдовец. Я так легко об этом говорю, чтобы скрыть свою грусть. Все-таки в жизни образовалась какая-то пустота. Хоть она была уродлива и сварлива, но зато всегда рядом, а теперь мне придется тратить время на поиски. Дик, наш сын, был не слишком к ней привязан. Она тихо умерла однажды ночью, тогда были сильные холода. Сторожа пытались ее оживить, но напрасно. Я не стал оповещать тебя, похороны были очень скромные. Только теперь я почувствовал ответственность за малыша. Я занимаюсь им, как могу. Гуляю и играю с ним. Особенно хорошо, когда снег: мы с ним сделали недавно снежного пса, очень даже симпатичного, конечно, без хвоста веером (как у меня), потому что сделать его — слишком трудно для нас. Я пытался объяснить Норберу, что надо сделать хвост из кипарисовой ветки, но он меня не понял, и велел поискать другие деревья для моих нужд. Дик — очень разумный щенок, я сделаю из него настоящего пса. Я заставляю его спать в будке, чтобы он вырос выносливым и отважным. Сам я достаточно горд, чтобы не изменять своим привычкам, и поэтому ночую в доме. Ну вот, старик, и все наши новости. Постарайся приехать в следующее воскресенье. Это доставит радость и мне, и «Им».
Вы, конечно, поняли, что это письмо было адресовано Мальчику, который служил в армии и время от времени навещал нас. Под небрежным тоном письма скрывалась грусть, вызванная серьезными переменами в моей жизни. Ведь с тех пор как умерла Тунка, мне, естественно, пришлось заниматься Диком, и для этого нас обоих поселили в одной конуре. Я понимал, что это необходимо, но мне было неприятно: да, я охотничий пес, но я никогда, повторяю, ни-ког-да не ночевал вне дома. Я не стал скулить и жаловаться, просто пошел в будку, лег и заснул.
ФИЛОСОФИЯ
Это событие еще раз напомнило мне о том, что я уже не ребенок. Когда у вас появляются дети, то вы становитесь родителями, а это очень ответственно и требует серьезности. Раз я уже взрослый, то о жизни в доме речи быть не может. Ладно, «они» еще увидят, на что я способен…
И я пустился в бега. В доме не было для меня подруги, и мне пришлось искать ее в других местах.
Бывают такие чудесные летние ночи, когда воздух напоен ароматами сена и жимолости. Люди редко умеют пользоваться этим чудом, но я-то знаю, как приятно бежать по свежей траве, заглушая лесные шорохи звуком своих шагов, как приятно вдыхать пьянящие запахи ночи, слушать, как под лапами поскрипывает мох, как шуршит потревоженная тобой трава, как сильно бьется твое сердце (а бьется оно потому, что, хоть я и чувствую себя властелином ночи, но с некоторыми животными мне все-таки не хотелось бы встречаться). Посвятив часть ночного времени любви (в темноте меня всегда ожидает какая-нибудь милая собачка), я брожу наугад, обегаю все окрестности и возвращаюсь утром, когда открываются ворота.
Я выхожу, когда хочу, у меня всюду свои потайные ходы, поэтому яростные попытки людей заткнуть дыры, которые я на следующий день снова проделываю в ограде, вызывают у меня смех. Весна, лето и осень — это периоды, когда я могу себе позволить сходить с ума. Зимой я становлюсь домоседом и спокойно греюсь в своей конуре.
Моя человеческая семья регулярно наезжает в дом. Тогда я, конечно, все время провожу с ними — для меня это самое радостное событие. Я отвык ночевать в доме, но прежде чем согласиться уйти к Дику, всегда для видимости заставляю их просить себя три раза (именно три, я умею считать). Я прохожу мимо них, намеренно опустив уши, потому что ничто мне так не нравится, как слышать слова: «Смотрите, как он не хочет от нас уходить! Спокойной ночи, старина!». С моей стороны это вовсе не лицемерие, потому что я до сих пор разрываюсь между желанием остаться и спать в «их комнате» и желанием вернуться к Дику, а может быть, умчаться куда глаза глядят. Трудно быть взрослым псом: люди редко задумываются над тем, что их год жизни равен нашим семи, и обращаются с нами, как с младенцами, а уж когда опомнятся — то сразу, как со стариками. Я часто сам не понимаю, кто я. Но каждый из нас должен быть благодарен людям за заботу и за то, что они выбрали именно его. Я никогда не забуду, как меня встретили в этой семье. Я постоянно убегаю и доставляю им массу хлопот, но иначе жить не могу. Единственное, что я могу обещать — это бежать так быстро, чтобы сторож не успел схватить меня за ошейник, ведь только так он сможет доказать факт моего бродяжничества. Я слышал, как об этом говорили дома. Что ж, раз так, буду бегать быстро. Этого злющего сторожа в фуражке я знаю, потому что он однажды приходил к нам ругаться. «Где, — кричал он, — этот здоровый рыжий пес? Я только что видел, как он несся по полю! Если его нет в доме, я составлю на вас акт!» Я же вернулся за секунду до этого и возлежал на диване, всем своим видом изображая, что меня оторвали от сна. Ему ничего не оставалось, как констатировать факт моего присутствия. Моя семья может мне доверять.
Большие неприятности у меня начались, когда я стал убегать и в дневное время. Было сделано все, чтобы отбить у меня охоту к прогулкам. Сначала затыкали дыры, которые я проделал под оградой, потом протянули колючую проволоку, но я через нее все-таки перелезал. Потом подвесили петарду, но я вовремя почувствовал опасность и пролез в другом месте. Меня стреножили, как скотину, но я освободился. Последнее изобретение состояло в том, что к моему ошейнику прикрепили шину, но я все равно перелез через ограду и разгуливал по полям с шиной на шее. Вид у меня, правда, был идиотский. Дик, увидев меня по другую сторону ограды, заскулил; меня заметили и долго надо мной смеялись. Я никогда не смогу измениться и преодолеть свое стремление к свободе, но у меня есть Дик…
В молодежи меня возмущает склонность к бездумному подражанию. Однажды Дик сбежал: то ли ворота оказались не заперты, то ли он прорыл ход под оградой (хотя вряд ли он на это способен, и, по-моему, думает, что преодолеть новое препятствие можно только при помощи лая). В тот день мы с семейством отдыхали возле хижины, стоящей вдали от дома, и вдруг я увидел Дика по другую сторону изгороди. Я стал его звать. Им пришлось брать лестницу, чтобы извлечь его оттуда. Он хорошо понял, как я на него сердит, потому что я набросился на него и провел с ним воспитательную работу, о которой он долго будет помнить. Больше он не убегал. Я думаю, что мне в детстве очень не хватало отца. Теперь и мужчина запросто может воспитывать детей — на этот счет полно литературы, всегда можно кое-что почитать, научиться. Но нам, собакам, недоступно «планирование семьи» и приходится самим решать, как воспитывать наших непрошенных детей. Нам помогает в этом только инстинкт. Взрослый пес может позволить себе многие вещи, такие, например, как побег, — потому что знает цену риска. Но молодой пес, прежде чем принимать самостоятельные решения, должен либо жениться, либо сходить на охоту — и то, и другое полностью меняет мировоззрение. После этого он становится взрослым, то есть разумным.