Правее вырисовывалось сооружение, похожее на фантастический торт. Верх его напоминал декорацию, средневекового города со множеством шатровых башен и башенок разной величины, мансардных окошек с причудливыми наличниками.

Башенные шатры, за исключением маковок были темны. Зато верхний этаж и каминные трубы, светились от последних закатных лучей, уже не видимых с моей стороны.

Я шел на север. И по мере того, как взгляд скользил по другому берегу Темзы, росло напряжение ожидания. Где-то там находилась невидимая влекущая точка, к которой я приближался по странной кривой, напоминающей логарифмическую спираль.

Далее, вниз по реке, за домом с шатровыми башнями поднималось освещенное изнутри стеклянное сооружение, напоминающее чудовищный телевизор, – станция Чаринг Крос.

По мосту через Темзу от него и к нему то и дело бегали поезда. За стеклянным «экраном» мелькали огни, вспыхивали голубые и красные сполохи, – там шла таинственная жизнь «преисподнии».

Сразу за станцией, метров на сто или двести, вдоль набережной тянулся зеленый массив. Контуры зданий тут отступали в глубь панорамы.

Еще правее, перед мостом Ватерлоо, над Темзой вздымались два дома-утеса. Верхние этажи были празднично освещены, словно там шли торжественные балы Сатаны. Над мощными боковинами первого – развевались флаги. На центральной башне второго, торчавшей, как голова, красным цветом горел циферблат.

Подножия этих громадин тонули во тьме.

Где-то там, на набережной, между Чаринг Кросс и мостом Ватерлоо вспыхивал крошечный огонек. Он был так ничтожен и иллюзорен, что казался случайной реакцией утомленного зрения. Но я был уверен, это – то место, где меня ждут.

Поднявшись по лестнице, я зашагал по мосту Ватерлоо к левому берегу. Мост относился к объектам, достопримечательностью которых было уже само название. Знаменитый фильм «Мост Ватерлоо» – красивые актеры, незабываемая музыка, трогательная история про войну и любовь.

Где-то за спиной находился вокзал Ватерлоо, впереди – центр Лондона. А внизу играла бликами Темза. До меня долетал плеск воды. Тянуло сыростью, холодом. Я шел, продолжая всматриваться в темноту, и уже различал впереди белые пристани, стоящие вдоль набережной через каждые сто-двести метров.

Повернув голову, я мог видеть «Лондонский Глаз». В верхней точке гигантского колеса во весь рост стоял хухрик и, указывая на противоположный берег, семафорил горящими блюдцами глаз: «Она там. Я ее вижу». Потом, взмахнув лапками, он «ласточкой» полетел в воду. Рассекая волны, под мостом пронеслась «живая торпеда». След ее сверху был хорошо заметен. Несколько раз она зигзагами пересекла Темзу, потом остановилась на самой стремнине, высунулась, подняла большой палец, провизжала: «Фотичка Фо!» – и растворилась в тени от моста.

12.

Впереди находился мерцающий, почти что невидимый «эпицентр» притяжения. Меня будто втягивало в эту воронку.

От возбуждения слегка поташнивало. Казалось, что мост никогда не кончится. В голову пришла фраза испанца Мигеля де Унамуно: «В сумерках река времени струится из вечного завтра….» Сейчас Она не струилась, а скакала по валунам памяти не известно, куда и зачем.

Справа с шумом и свистом проносились машины. Направление ближнего ряда совпадало с – моим (левостороннее движение), создавая ощущение хаоса.

Впереди зиял вход в туннель, который вел на улицу со знакомым названием (из Ла Валетты): «King's way» (Королевская дорога).

У лестницы, что спускалась на набережную, я повернулся налево и сразу же, между вторым и третьим причалами, разглядел узкое светло-серое сооружение, высотой метров двадцать с лишним. Это был столб, с которым чуть не столкнулся хухр на второй день путешествия и с которого он тогда сиганул на автобус.

Спускаясь по лестнице, приближаясь и вглядываясь в суживающийся кверху граненый камень, я вспоминал, что читал об этом, известном, как «Игла Клеопатры», предмете. По одним данным, обелиск высечен в 1475 году до нашей эры в каменоломнях Ассуана, а в 1798 году (нашей эры) предложен в качестве сувенира Горацио Нельсону, разбившему французский флот при Абукире (устье Нила). Путешествие обелиска в Лондон длилось 90 лет.

По другим сведениям «Игла Клеопатры» высечена в 3300 году до нашей эры перед Храмом Солнца, а затем во времена фараонов Тутмоса Третьего и Рамсеса Второго покрыта египетскими письменами. В четырнадцатом году до нашей эры римский император Август перевез ее в Александрию. А в 1878 году (нашей эры) она попала на набережную Темзы, как дар хедива (правителя) Исмаила Паши, в знак благодарности Англии (в лице лорда Дизраэли), выкупившей акции Канала и тем спасшей Египет от разорения. Название «Игла Клеопатры», – рекламный манок. Никакого отношения к царице Клеопатре Птолемей обелиск не имеет.

Перед камнем было светло. Я даже мог разглядеть иероглифы: черточки, точки, кружочки, овалы, луны, очи, фигурки людей и зверей.

Мне казалось странным, что этого света не было видно с противоположного берега. Но осмотревшись, понял: ни самой реки, ни другого берега не было, хотя слышался плеск и тянуло сыростью.

Подняв глаза, я не увидел и звезд. Точно пал туман, и я находился внутри его светящегося «кокона».

Поискал глазами фонарь, и понял, свет идет от столба. Свет струился по его поверхности, отрывался и, сделав петлю, возвращался обратно. Он был зыбким, подобным желе, дрожал, когда сквозь него проходили, и не давал теней. Вернее, были «тени наоборот»: вместо темных «провалов», – «провалы света». Такое случается исключительно в снах.

Известный ученый Эмануэль Сведенборг опубликовал двадцать пять томов исследований по минералогии, анатомии и геометрии, а когда переехал в Лондон, стал видеть вещие сны и, описывая их, до конца дней своих написал еще двадцать пять томов.

В Лондоне – особенный воздух. И сны, которые он навевает – тоже особенные. Шекспиру это дало повод сказать: «Мы из той же материи, что наши сны». А живший на рубеже семнадцатого и восемнадцатого веков знаток «королевства Морфея» Джозеф Аддисон писал, что во сне мы являем собой театр: зрителей, режиссера, актеров, сцены, реплики… и все это – живее, чем наяву.

В какой-то миг, я ощутил присутствие «своей незнакомки» и вскоре увидел ее. Она стояла неподалеку и улыбалась, глядя на обелиск. В свете, что исходил от столпа, она казалась еще более смуглой. И на языке у меня вертелось сравнение ее лика с «луной в полнолуние» из «Тысячи и одной ночи». И еще, она напоминала мне дочь.

Наконец, я услышал ее низкий голос: «Не удивляйтесь, – неожиданно мягко молвила леди, – там подобным камням несть числа. Государи Египта (паши и хедивы) дарили „заморским“ гостям этот „каменный хлам“, как в старые времена мореплаватели дарили островитянам стеклянные бусы в обмен на золото и провиант», – на губах у нее застыла улыбочка сфинкса.

Мы стояли лицом к обелиску, когда нижняя часть его «заструилась», и от камня отпочковалась фигурка, в которой я узнал Бесс. Она, пятилась, отступая спиной к утонувшей в тумане реке – как раз к тому месту у пристани, где парапет заменяла низко висящая цепь. Бесс шептала, точно в бреду: «Эвлин, разве не здесь мы с тобой любили встречаться? Тебя это место как будто притягивало. Я противилась. Хотелось взять тебя за руку и увести подальше отсюда. Но ты не давался. Тебе казалось, в этих камнях скрыт символ нашего будущего. Чтобы быть вместе, я соглашалась с тобой, хотя чувствовала, что это ведет нас к разлуке!»

Неожиданно, воздев кулачки к обелиску, в отчаянии, она закричала: «Проклятая Игла Клеопатры! Ты околдовала и отняла у меня моего Ивли! Это ты! Ты нас разлучила! И теперь собираешься погубить!»

Бесс находилась уже на самом краю. А я не мог ни вскрикнуть, ни шелохнуться. В горле встал ком… В тот же миг из воды, будто прыгающий пингвин, возник хухр и, расставив «ласты», преградил путь несчастной, а затем, осторожно повернул ее в мою сторону. Теперь, направляясь ко мне, Бесс обращалась к Эвлину: «Ивли, зачем ты оставил меня? Почему от тебя нет вестей? О, если б ты знал, как мучительно ждать! Как пусто мне без тебя! – переведя дыхание, она продолжала спокойнее. – Мой любимый, я уже не одна… Мы с тобой не одни. Во мне – твой бесценный „подарок“.»