– Давай, – вздохнул Сергей, подумав, что готов на все, лишь бы выбраться из этого марева, где перепутались верх и время, низ и скорость.

Планер ощутимо кивнул носом, пошел вниз. Плечи Петьки поднялись, голова ушла в них, он подался вперед… и вдруг марево выбросило какие-то толстые серые щупальца, более темные, чем все остальное. Сергей вскрикнул – ему всерьез подавалось, что этот кисель ожил, как в фильме ужасов. Петька что-то выкрикнул, завалился направо… планер вильнул, вскинулся, скрежетнуло по борту, ударили по колпаку страшные скрученные когти…

– Дерево! – крикнул Петька. – О!.. – и в ту же секунду планер вывалился из белесого мешка.

Стена деревьев была в десятке метров, и Сергей сложился вдвое, пряча голову между колен и уже пенимая – избежать столкновения не удастся…

Удар!..

…"Хортен" отлетался, это было ясно сразу. Сергей не потерял сознания, хотя на какой-то миг вылетел из реальности. Когда же он в нее вернулся, то увидел, что левая сторона оторвана по самую кабину. В осыпавшееся стекло тянуло вечерним воздухом.

– Прилетели, – сказал Петька спереди и зашевелился.

– Жив?! – обрадовался Сергей, откидывая раму (остатки стекла падали на плечи и за шиворот).

– Жив, – отозвался Петька. – Хорошо, что гореть нечему… Удачно прилетели, вон она, тропа, внизу.

– Е… – выдохнул Сергей, поняв, что левая сторона планера висит над ущельем глубиной метров пятьдесят, по дну которого вилась каменистая тропка. На окружающих ее скалах (как раз на такой, возле большой рощи, и лежал планер) клубился туман. Или все-таки тучи. Торопясь, Сергей вылез наружу, прислушался, всмотрелся. – Обогнали мы их, или нет?

– Точно обогнали, – уверение сказал Петька, не вставая с места. – Это поворот у Сага – вон, скала Саг, ее не спутаешь, туда батька туристов в свое время водил, альпинистов всяких… Даже верхом сюда за сутки от границы не доберешься…

– Да вылезай, ты чего? – на земле Сергей обрел уверенность. Петька хмыкнул:

– Я бы рад, Бокс, только у меня того. Ноги.

– Чего?! – Сергей взлетел на корпус. Петька был бледен, по лицу катился пот, но он улыбался. – Что с ногами?! – Сергей перегнулся ниже и обмер.

Правая нога Петьки была сломана на ладонь ниже колена, над самым мягким сапогом. Ясно было, что сломана, потому что кость, прорвав камуфляжную штанину, торчала наружу, блестящая и розовая. В левой – в икре – торчала длинная фанерная щепа, насквозь пробившая тело, как старинный штык.

– Давай, вынимай меня отсюда, – сказал Петька. – Я потерплю.

– Да ты лучше ори… – сказал Сергей, холодея. Петька усмехнулся:

– А, да. Еще покричать: "Эй, тут русские!" По ущелью-то хорошо слыхать… Давай, Бокс, а то больно офигенно.

– Щас… – выдохнул Сергей, спускаясь в кабину. – Терпи, Сухов.

Он выдернул щепку одним сильным рывком. Петька издал странный звук, выгнулся и медленно обмяк. На сапог побежала кровь, Сергей попытался ее остановить, плюнул и потащил Петьку наружу, думая только об одном: не уронить бы! Не уронил, уложил под корпусом. Туман спускался с гор, как хищный зверь, удостоверившийся в слабости жертвы.

– Серёжка, – сказал Петька. Загара на лице у него не осталось. – Теперь вот что… На дырку наплюй, артерии целы, потечет и перестанет, штанина присохнет… А вот правая нога… Штанину режь, давай.

Сергей, сняв с пояса "байкер", располосовал и оборвал ее, не потеряв сознания только потому, что больше Петьке помочь никто не мог. Кость торчала из синюшного мяса, тянулась черная рваная рана. – Красиво… – сказал он, чтобы хоть что-то сказать. Петька засмеялся:

– Дай-ка мне ветку потолще… Сейчас ты эту штуку обратно вправишь… Грязь, конечно, но ничего, снаружи ей нельзя, а то вообще без ноги останусь. Серёжа, давай, – и он закусил зубами деревяшку.

На этот раз он не выдержал. Глаза закрылись дрожащими веками, и из угла рта потянулось:

– Мммммххх… ссаааа…

– Потерпи, потерпи… – шептал Сергей, чуть не плача и окровавленными пальцами делая на живом мальчишке то, что делать нельзя.

У него получилось. Петька вытолкнул палку, раскушенную почти надвое. В дереве торчал сломанный клык. Отплевываясь, Петька сказал не своим голосом:

– Хоть бы сознание потерять…

Сергей зафиксировал кость, использовав куски планера. Перевел дыхание. Сердце билось в горле, все тело дрожало. Петька облизнул губы и оказал:

– Теперь, Бокс, ты пойдешь.

Сергей испугался – не того, что пойдет один, а того, что надо будет оставить Петьку.

– А ты?! – вырвалось у него. Петька пожал плечами:

– Буду лежать… Только вен туда меня перетащи, там ручей. Если все получится – вы за мной вернетесь. А если нет… – он улыбнулся: – Они все равно пойдут здесь.

Этого не могло быть. Не могло. Отчаянно, до тошноты, Сергею захотелось проснуться. Мир расплылся, теряя реальность, теряя очертания – страшный и невозможный мир, Сергей отказывался от него, не хотел его…

Он понял, что сходит с ума и зубами вцепился в руку. Хрустнуло, боль выжгла туман, застилавший мозг. Петька смотрел без насмешки, понимающе.

– Да, я пойду, – кивнул Сергей. – Может, наших встречу.

– Почти наверняка, – согласился Петька. – Они не должны были далеко оторваться, где-то тут… Давай, тащи меня. И оружие не забудь.

К тому моменту, когда солнце село за скалы, Сергей вышел точно к лагерю бандитов.

Они не прятались. Даже костер замаскировали так себе. Около огня сидели четверо. Неподалеку паслись шесть лошадей – приземистых, крепких. Через минуту распластавшийся между двумя валунами Сергей заметил еще двоих и понял причину беспечности: враг ожидал погони, двое стрелков сидели на скальных площадках над тропой, надежно защищая ее хоть от роты преследователей. С ЭТОЙ стороны опасности не могло быть. Над тропой плыл запах разогреваемых консервов, слышался разговор – странно, но говорили по-русски; скорее всего, там были не только чеченцы.

Отчаянье охватило Сергея. Он был один. Их – шестеро. Он был на чужой, враждебной земле, где каждый камень грозил смертью. Петька, может быть, умирал в скалах. Туман сожрал Мирослава и Глеба. Что он может? Что от него можно требовать? Ему четырнадцать лет. Он устал, он голоден. Ему… ему просто страшно. Все так глупо, все так опрометчиво, все так по-детски… А это не игра. Это – ВОЙНА.

Потом он увидел среди поклажи, снятой на землю и сложенной, длинный сверток. И в последних лучах гаснущего дня разглядел раскиданные русые волосы.

И тогда он пополз. Пополз, сливаясь с землей, прячась за валунами – пополз ближе, уже ни о чем не думая и ничего не видя, но с хитростью зверька замирая, когда кое-то из часовых лениво, на всякий случай, оборачивался – всякий раз за миг до этого движения становился камнем, пылью, травой… Или это уже и не он полз, и не автомат был у него в руке, а полз к стану налетчиков, пластаясь, кто-то из его предков, веками вот так отстаивавших свое право жить и зваться своим именем, и никому не кланяться против воли… Он знал: эти, у костра, не увидят его, даже если обернутся и будут всматриваться, и сам старался не смотреть на огонь, привыкая к наступившей темноте.

Двадцать метров до костра, до часовых – подальше, но они все равно различались темными пятнами. Скоро взойдет луна, алая, как кровь. Сергей услышал отчетливо:

– А девчонка красивая, не зря взяли…

– Надо было и младшего щенка прихватить, за них хорошие деньги дают…

– Да ну, хлопот, возни… Как он тебе, Муса, второй-то – нагайкой! Рука болит?

– Ноет. Кость пополам… Ну ничего, он и сейчас мучается, собака… Побольше моего…

– А что не взяли – это правильно. Так и надо. Щенков – под нож, девок – к нам, и через двадцать лет русских как и не было…

Каким-то краем сознания Сергей еще понимал, что ЭТО – люди, люди, человеческие существа, стрелять в которых он не может и не должен, но перед глазами всплывал сандалик на тропе, разбирая головка Феди на руке молчащей матери, штыри в теле Лешки… и за этим накатывал новый туман, он был багряный, клубящийся, воющий, и в нем тонули мысли о милосердии, о прощении, и это было сладко, страшно и сладко. А слова "русских как и не было" словно бы сбросили стопор – Сергей услышал щелчок и не понял, что снял оружие с предохранительного взвода.