– Товарищ комиссар…, – начал Алесь, но Андрыхевич лишь шевельнул бровью и на удивление быстро и бесшумно растаял в зелени с тремя десятками своих бойцов.

– Ничего себе!… – вырвалось у Кольки. У него, что называется, "отлегло от сердца", когда стало ясно – в бой их не потащат. Алесь наоборот – выглядел злым и обиженным. Он уселся под кустом и что-то долго бурчал себе под нос, а потом, вздохнув, махнул рукой и сказал Кольке:

– Садись, порубаем, мне тут дали, – и вынул из кармана штанов сверток из материи.

Зверский голод, как-то подзабывшийся во время бешеных марш-бросков по болоту, тут же дал о себе знать. Колька плюхнулся рядом, скрестив ноги и сглотнул слюну.

В свертке оказалось две луковицы, нарезанное сало, черствый хлеб. Такого набора Колька еще никогда не потреблял, но сейчас и не заметил, как даже не съел – заглотил свою порцию, показавшуюся ему невероятно вкусной. Алесь, все еще жевавший подмигнул:

– Лучше этих, как их? Фрицевская еда, ты говорил?

– Петербургеры, – вспомнил Колька. – Лучше, – и подумал: а здорово было бы угостить Алеся в вагончике-закусочной возле школы! Он было представил себе такую картинку, но не успел ее просмаковать – неподалеку разом ударили несколько разноголосых автоматов, перебивая друг-друга, зачастили пулеметы – тоже разные по звуку, хлюпнули воздушными шариками несколько гранат, и донеслись крики на немецком. Алесь, побледнев, встал на колени, поднял автомат, скулы его затвердели. Перестрелка как-то быстро попритихла, но на нет не сошла – несколько стволов еще стреляли.

– Пойду, – сказал Алесь и, прежде чем Колька успел сообразить, как ему-то быть, Алесь уже мчался, пригнувшись и держа оружие наперевес, к кустам, только пятки мелькали…

…Оказывается, Попова Плешь и правда была плешь на голове – бой шел рядом, на другой оконечности острова. Колька не успел даже разлететься, как их обоих схватили в охапку и без особой нежности бросили наземь, сопроводив свои действия на русском и белорусском языках. Но и лежа можно было смотреть.

Картина боя на расстоянии казалась нестрашной и какой-то ленивой, если можно было так сказать.

Большинство егерей, кажется, погибла почти сразу – напрасно Колька недооценивал непритязательно выглядевших партизан. Но почти у самого берега, за камнями, лежал рослый пулеметчик и строчил – одной длинной, непрерывной очередью – по партизанам, не давая им передвигаться. А подальше на колене один егерь, зажав под мышкой автоматный ствол и не глядя стрелял назад, волок другого, перебросив его руку себе на шею.

– Виттерман! – вырвалось у Кольки. Он и в самом деле узнал пулеметчика. Алесь, мотнув головой, словно отгоняя муху, вставил вперед ствол автомата и открыл огнь из автомата – но было слишком далеко.

– Уйдет! – простонал мальчишка-партизан с такой злобой, что Колька поежился. Ему самому не хотелось стрелять, а наоборот – мутило и тянуло закрыть глаза, чтобы не видеть, как убивают люди других людей. Кащей знал, где прятать сапоги… Кольке страшно хотелось домой и не получалось заставить себя ненавидеть фашистов.

Пулеметчик теперь стрелял на бегу – спешил следом за командиром и раненым товарищем, то бежал, то поворачивался и стрелял, пятясь, короткими очередями. Партизаны перебирались следом за ним, и Кольке стало ясно то, что Алесь от злости не мог уяснить никак: никуда немцы не уйдут, некуда деваться.

Пулеметчик упал – на спину, выронив свое оружие. Виттерман остановился, повернулся лицом к партизанам и, оскалившись, бросил одну за другой три гранаты на длинных ручках – выхватил их одной рукой из-за пояса, зубами вырвал какие-то шнуры и бросал по широкой дуге. Кто-то истошно закричал – без слов, Виттерман попытался сменить магазин, не смог одной рукой, выдернул из-под куртки длинный пистолет и, наугад стреляя, поволок раненого к кустам. "Может, мне сон снится?" – вяло подумал Колька.

Оба егеря упали возле самых кустов. Виттерман попытался проползти еще сколько-то, хватаясь одной рукой за траву и подволакивая ноги, потом уткнулся лицом в руку с пистолетом.

Колька больше не мог смотреть. Он отвернулся, сглатывая кислятину во рту.

– Гото-ов, – зло протянул Алесь, – отбегался, сволочь фрицевская… Пошли, Никол, наша взяла.

Партизаны Андрыхевича перетаскивали своих убитых и раненых – их было совсем ничего – и убитых немцев тоже. Колька старался не глядеть на это. Ему вспомнилось, что мать прислала Виттерману шоколад, который он так и не съел… и не съест теперь.

– Жалко? – негромко спросил кто-то. Колька вскинул голову – рядом стоял Андрыхевич.

– Жалко, – кивнул Колька. – А вам – нет?

– Мне – нет, – помотал головой комиссар. – Но хорошо, что ты можешь жалеть, хоть и не заслуживают этого они… Алесь рассказал, как вы бежали. Как я понял, ясли бы не ты, нас раскрыли, и Алесь тоже погиб бы. От имени всего отряда выражаю тебе благодарность, – Андрыхевич козырнул под засаленную кепочку с пуговкой наверху. Колька смешался и пробормотал:

– спасибо… фигня… то есть, не стоит благодарности, так на моем месте поступил бы…

"У кого не хватило бы ума вовремя смыться, – раздраженно добавил он про себя. – Шумел сурово брянский рэп, нафик! Но теперь-то надо отсюда выбираться, пора!"

– Ты сам-то откуда? – задал вопрос Андрыхевич неумолимый, как возвращение кредитов, вопрос. Колька захлопал глазами, понимая, что косить под дурака удастся секунд двадцать, не больше. Он досадовал на себя, что не "застолбил" еще в разговоре с Алесем потерю памяти – от зверских побоев, тем более, что по голове его и правда били.

И, кстати, покойный Виттерман. Жалость к нему здорово уменьшилась.

– Я-то? – многозначительно переспросил Колька. – Да вообще-то издалека.

– По разговору из Подмосковья, – определил чертов комиссар. Да-а, вот тебе и невоенный вид! С лету подсекает, и намертво!

– Ну вообще-то да, – промямлил Колька. – Но вообще-то…

– Вообще-то я подумал бы, – добродушно и доверительно сообщил Андрыхевич, – что тебя немцы заслали. Но сейчас прикинул – зачем? Виттерман со своими у нас в печенках сидел, дороговато за внедрение, отряд-то наш не первого ранга. Да еще Антось в городе шурует теперь – не сходится.

– Не могу я рассказывать, – с отчаянием ответил Колька. – И вообще мне пора! Понимаете?

С этим "понимаете" у него получилось здорово! Андрыхевич подобрался, как гончий пес, смерил Алеся долгим внимательным взглядом и кивнул:

– Ясно… Алесь!

Алесь подошел, чертыхаясь. На бедрах у него крест-накрест висели два немецких подсумка, вместо рубашки была пятнистая куртка с подкатанными рукавами, но белорус по-прежнему стоял босиком.

– Не одни не подходят, холера! – пояснил он. – Слушаю, товарищ комиссар!

– Найдем тебе обувку, – пообещал Андрыхевич. – Вот что. Проводишь Николая куда он скажет. Нас найдешь… – комиссара помедлил и значительно сказал: – ТАМ найдешь. Считай себя в служебной командировке… А о том, как фрицам ухитриться угодить – после поговорим подробно. Приказ ясен?

– Ясен, – Алесь несколько сник.

– Выполнять.

– Есть выполнять, – вздохнул Алесь.

Вдвоем они отмахали уже километров пять по утренней дороге через постепенно пробуждающийся лес. Было совсем тепло, но не жарко, солнечно, и совершенно не верилось в идущую войну.

Вообще-то Кольке сосем не было ясно, куда и зачем его провожает Алесь. В принципе он мог стукнуть грязными кроссовками в любую секунду – и привет, пишите письма мелким почерком, адрес – до востребования ХХI век. Но почему-то он не делал этого – пылил рядом с белорусом, то и дело поправляя ремень винтовки.

Вот елки-палки! Всего сутки в этом мире – и жутковатые сутки, надо сказать. Он добыл сапоги-скороходы. Алесь ему знаком пол суток, не больше. Но почему-то грустно вот так взять и смыться и смыться. Именно грустно. Хороший парень этот белорус. кроссовки ему оставить,что ли? Нет, нельзя, шпоры к пяткам привязывать – это вообще слишком.