Обойм больше не осталось. Одна россыпь. Штук семью лёжа на левом боку, он поспешно снарядил магазин, щёлкнул затвором и зорко осмотрелся.

Слева за кустами - в подлеске, метрах в пятидесяти - свистнули. Справа густо ударила очередь, несколько тонких деревьев подскочили и рухнули, беспомощно размахивая ветками. Мокрая щепа веером бры-знула по траве.

- Хэй, рюсс! - окликнули слева. - Генуг, майне либер! Штей ауф, ком хир!1

Он выстрелил - просто со зла, свирепо рванул затвор. Мимо, конечно - немец оскорбительно засмеялся. Ещё одна длинная очередь - кустики над головой ссекло, словно размахом косы. Да, прижали… Не перебежать, не подняться. Хорошо ещё, прогалинка открытая, не спе-шат они в атаку, на пулю нарываться не хотят.Победителями себя считают, а кому охота перед победой загнуться? Победителями? Посмотрим…

- Рюсс! - тот же голос. - Комм плен, комм! Плен - зер гут, ист зо!2

Шталин, Зовьет - капут,3 Русслянд - капут, аллес капут!4

Да где ж ты, крикун? Покажись, хоть нос высунь…

Кто-то перебежал - справа, быстро - и плюхнулся в траву. Умеют, сволочи. Почти два года воюют. Ну он, положим, тоже повоевал, а мальчишки из последнего призыва? От тоски и жалости стало трудно дышать. Всех побили. Почти сразу. Кого прямо в городке, кого на дороге танками подавили,кого в поле из пулемётов порезали. Ничего не умели ребята…Даже стрелять толком… Одно дело - значки "Ворошиловский стрелок в тире получать, а другое - когда против тебя такие вот… умельцы, чтоб их…

Подальше в лесу кто-то неразборчиво крикнул. Немцы за кустами засмеялись - дружно, весело. В воздух по крутой дуге, вертясь, взлетело что-то… и упало вниз, почти рядом. Он повернул голову - массивная деревянная ручка желтела в траве.

Потом был взрыв, которого он не слышал…

…Когда он открыл глаза,немцы шли через прогалину. Неспешно, кто держа оружие стволом в землю, кто - поперёк груди. Странно - не у всех автоматы, а казалось - у всех, такая плотная стрельба… Впереди шагал огромный белокурый парень - без каски, с пулемётом на плече. Невесть почему - показалось, что это он кричал "капут" про Россию…

Винтовка лежала неподалёку,но он чувствовал, что не дотянется. Не дадут - заметят и добьют тут же. Да и не получится - ниже пояса всё было как деревянное.

Руки двигались. Не сводя глаз с пулемётчика,он правой нашарил сзади на поясе брезентовые ножны с финкой - трофеем ещё Карелии, жуткой зимы 39-го5… Голова звенела тонко, по-комариному. Не потерять бы сознание снова - тогда плен…

Пальцы плотно сжали холодный металл. Он удобнее перехватил лезвие финки. Отец, ветеран боёв Империалистической, учил его бросать ножи. А он успел научить своего старшего. Как они теперь?… Господи, никогда тебе не молился - дай попасть!

Приподнявшись на левой, он с силой метнул тяжёлую финку. И успел увидеть, как белобрысый схватился за горло.

А ещё - рыжее пламя на полудюжине подскакивающих стволов.

Нет, всё же много у них автоматов…

…Панцергренадёры окружили тело русского, лежащее на забрызганной кровью траве. Убитый был невысоким, широкоплечим, с жёсткой щёткой усов на немолодом уже лице. Он замер ничком, повернув голову вбок и широко раскидав руки по земле, словно обнимал её.

Подошёл панцервахтмайстер6 - плечистый, уже за сорок, невысокий. На него посмотрели - панцервахтмайстер провёл по шее пальцем.

- У, скотина! - молоденький рыжик пнул мёртвое тело коротким сапогом. И чуть не полетел наземь от тяжёлой затрещины. - Дядя Вернер, за что?! - завопил он.

- Не тронь, - хмуро сказал панцервахтмайстер. Нагнулся, перевалил убитого на спину. На груди, над кармашком белой от стирок и солнца гимнастёрки, сверкнула небольшая медаль на серо-синей ленте.

- Что это? - спросил кто-то из солдат.

- "За отвагу",я знаю, - важно сказал переставший дуться рыжик. - Большая русская награда! Дядя Вернер, а кто её возьмёт?

Панцервахтмайстер молча снял с пояса лопатку, отомкнул острое полотно, накрутил муфту в положение для рытья.

- Похороним, - отрывисто сказал он. - Ты… и ты, помогите. Анхель, сделай крест.

- Он же большевик, дядя Вернер! - возмутился рыжик. Панцервахтмайстер отмахнулся:

- Он солдат.

Серый осенний дождь шёл непрерывно уже четвёртые сутки. Комендантский час кончился уже давно, но широкий бульвар был пустынен - заштрихованный частой сеткой дождя, он тянулся без конца. Стены домов, заборы, немногочисленные тумбы для объявлений были на-глухо заклеены свежими выпусками газеты "Пагоня", неизвестно как и когда появляющимися листовками на хорошей бумаге - и приказами управления гауляйтера7. Эти приказы венчало одинаковое слово, набранное большими алыми буквами:

ФЕРБОТТЕН - ЗАПРЕЩЕНО.

Запрещено было всё. Запрещено говорить на русском языке. Запрещено было собираться больше двух, после восьми вечера и на центральных улицах. Запрещено было зажигать свет в комендантский час. Запрещено смеяться, петь, торговать, не уплатив шестнадцать видов налогов Рейху… Запрещено было всё, что можно запретить - с немецкой педантичностью и аккуратностью. Жаль,что нельзя было запретить дышать - от этого население могло вымереть раньше времени…

Приказы не могли запретить одного - оставаться людьми. А это само по себе подразумевало сопротивление. Именно поэтому с такой неуловимой регулярностью появлялись листовки. Именно поэтому не-мцы ходили по улицам только "тройками" - усиленными патрулями, держа оружие наготове - или большими компаниями. Иначе было просто опасно. Даже днём. Даже здесь, на центральных улицах, увешанных грозными запретами…

Высокий молодой офицер шёл по дождливому бульвару один. По его прорезиненной пятнистой куртке скатывались струйки воды, широкий потёртый ремень оттягивала большая кобура"вальтера". Вместо офицерской фуражки на коротко подстриженных волосах небрежно сидело мятое солдатское кепи без знаков отличия.

Майор Ульрих фон Кори, командир отдельной абверкоманды военной разведки "Восток" не боялся. Одиночный офицер вермахта невелика добыча для партизан или подпольщиков, а от одного-двух нападающих-импровизаторов он легко отобьётся - имел возможность в этом убедиться… Бояться следовало именно в большой компании - последнее время как раз рестораны, гостиницы, многолюдные выезды стали излюбленными объектами белорусских партизан. Взрывались бомбы, гремели автоматные очереди, летели гранаты, и во французском вине оказывался цианид… Хотя - фон Кори слегка улыбнулся - если бы партизанские главари знали, кто этот молодой офицер, идущий через надоедливый белорусский дождь по пустынному бульвару - они бросили бы против него лучших своих диверсантов. Такая добыча была бы для них желанней, чем разорванный месяц назад бомбой в своей спальне гауляйтер Кубе8…

Фон Кори был егерь. Охотник за партизанами, чья абверкоманда с лета 1941 года уничтожила в Белоруссии, на Украине и в России бо-лее ста партизанских отрядов. А что делал идиот и садист Кубе? Раздавал награды и эшелоны с награбленным тыловой зондерсволочи, меряя её доблесть по количеству убитых белорусских, польских и рус-ских детей… Вешал, жёг, расстреливал своими зондеркомандами9, даже не задумываясь, что каждый убитый его уголовниками мирный житель - это два, три, пять новых партизан, лично обозлённых на Рейх и потому на всё готовых! Если бы фон Кори мог - он бы сам прикончил Кубе раньше, чем тот успел наделать уже, кажется, непоправимых глупостей…