— Позор! Позор! — он брызнул слюной, она повисла на подбородке, но Архивариус этого не заметил. — Да я лучше соглашусь, чтобы меня живьем съел рак, — сказал он, чеканя каждое слово, я лучше умру безумцем, чем примирюсь с тем, что предлагаете вы!

— Думаю, с вами не все согласятся.

— А я уверен, что все! Да стоит вам высказать такие мысли во всеуслышание, как вас просто растерзают! Именно такая участь постигла Эллмана и Барлау. А Трошана уничтожили мы сами — он был первым, и мы не подозревали, что всю грязную работу способна сделать за нас толпа. С тех пор прошла уже тысяча лет, понимаете? Но и еще через тысячу лет толпа обойдется с человеком вроде вас точно так же. А эта, он брезгливо кивнул в сторону папки, эта мразь будет лежать в архиве вместе с остальным ей подобным, пока очередной не в меру любопытный идиот с извращенным мышлением и бесстыдный не будет донимать очередного Архивариуса, как вы сейчас донимаете меня, и этот Архивариус тоже посоветую ему держать язык за зубами, иначе толпа просто-напросто разорвет его на куски. А потом он его выгонит Как я вас. Убирайтесь! Вон отсюда! — Старик зашелся в крике, потом всхлипнул, прохрипел что-то и умолк — глаза горели, на подбородке висела слюна.

Побелевший от потрясения Чарли Бокс медленно поднялся и тихо сказал:

— Воргидин предупреждал меня, но я не поверил. Не мог поверить. И, помнится, возразил ему: «О жадности мне известно больше, чем вам, и я убежден — наши цены их соблазнят. И о страхе я осведомлен получше вашего — перед лекарством от рака им не устоять». В ответ Воргидин лишь посмеялся, но в помощи не отказал. Как-то я заговорил с ним о том, что знаю толк в человеческом благоразумии, и оно, по-моему, рано или поздно восторжествует. По, даже не закончив мысль, я понял, что заблуждаюсь. А теперь сознаю, что обманывался насчет всего — даже страха и жадности. Прав оказался Воргидин. Однажды он заявил, что Вексфельт обладает самой надеж-нон и неприхотливой системой обороны. Она основывается на человеческой косности. Он оказался прав и в этом.

Тут до Чарли Бэкса дошло, что старик, вперившийся в него безумным взглядом, мысленно отключил слух. Он откинулся на спинку кресла, склонил голову набок и задышал часто, словно пес па жаре. Бэксу почудилось, что Архивариус вот-вот раскричится вновь. Но Чарли просчитался — старику едва удалось выдавить хриплое: «Вон! Вон!» И Бэкс ушел. Папка осталась на столе: подобно Вексфельту, она пребывала под защитой собственной уникальности выражаясь языком химиков, можно было сказать, что она, как благородные металлы, не окисляется.

Но сердце Чарли покорила не Тамба, а Тинг.

Когда они вошли в просторный дом, располагавшийся рядом с остальными и все же такой уединенный и уютный, Чарли познакомился с семьей Тамбы. У Бриго и Тинг были одинаково рыжие, словно раскаленные, волосы, и становилось понятно, что их обладательницы — мать и дочь. Сыновья Воргид и Стрен (первый — еще ребенок, второй — подросток лет четырнадцати) пошли в отца — были стройные и широкоплечие, а у сестер, Тинг и Тамбы, позаимствовали разрез очаровательных глаз.

Были там еще двое детей — чудесная двенадцатилетняя девочка по имени Флит (когда Чарли вошел в дом, она пела, поэтому знакомство с домочадцами пришлось ненадолго отложить) и коренастый карапуз Гандр (наверно, самый счастливый малыш во Вселенной). Потом Чарли встретился с их родителями, причем черноволосая Тамба была гораздо больше похожа на их мать, чем жгучая шатенка Бриго.

Поначалу имена сыпались на него как горох; он не успевал их запоминать, они вертелись у него в голове подобно калейдоскопическим картинкам — как и сами домочадцы вокруг Чарли, отчего ему становилось неловко. Впрочем, атмосфера гостиной дышала любовью и застой, и ответные чувства переполняли Чарли, чего раньше с ним не случалось.

Не успели миновать день и вечер, а Бэкс уже ощущал себя полноправным членом большой семьи. А поскольку Тамба тронула его сердце и разбудила в нем страсть — жгучую, от которой перехватывало дух, — он сосредоточил внимание именно на этой девушке. Она тоже не сводила с него восхищенных глаз, не отходила от него ни на шаг. Наконец наступила ночь. Сначала зевая разбрелись по своим комнатам малыши, потом разошлись и взрослые. Когда Чарли остался с Тамбой наедине, он стал просить, вернее, умолять ее провести с ним ночь. Она ласково, с любовью… отказалась наотрез.

— Пойми, дорогой, — объяснила она, — сегодня я не могу. Не могу. Я слишком долго не была на Лэте, но вот вернулась и должна сдержать слово, данное перед отлетом.

— Кому?

— Стрену.

— Но он же… — Чарли захлестнули слишком противоречивые мысли, чтобы разобраться в них в тот миг. Возможно, он просто не понял, кто из домочадцев братья и сестры — их было ни много ни мало десять человек: четверо взрослых и шестеро детей. Чарли дал себе слово выяснить это завтра же, иначе… нет, не стоит об этом.

— Ты пообещала Стрелу не спать со мной?

— Какой ты дурачок! Нет, я дала Стрену слово провести эту ночь с ним. Только, пожалуйста, не сердись, дорогой. У нас впереди уйма времени. А хочешь, завтра? Завтра утром? — она засмеялась, положила свои ладони ему на щеки и заставила повертеть головой, чтобы он стряхнул с лица недовольную мину. Завтра утром, рано-рано. Согласен?

— Может показаться, что я в вашем доме без году неделя, а уже качаю права, но пойми, мне слишком многое неясно, — промямлил он с досадой. А потом волной накатилось отчаяние и он, послав к чертям этикет и приличия, воскликнул:

— Я же люблю тебя! Неужели не видишь?

— Конечно, вижу. И тоже люблю тебя. Мы будем любить друг друга крепко-крепко. Разве ты не догадался? — Она столь неподдельно стушевалась, что он заметил это даже сквозь боль, дымкой застлавшую глаза, и, едва сдерживая слезы, недостойные мужчины, признался, что ничего не понимает. — Со временем, любимый, тебе все станет ясно. Мы растолкуем тебе все, не жалея часов на беседы, — И с невинной жестокостью закончила:

— Но начнем завтра. А теперь мне пора, Стрен заждался. Спокойной ночи, любовь моя.

Ее речь задела самые нежные струны в душе Чарли, и он не нашел в себе сил рассердиться на Тамбу. Ему просто стало больно. Еще вчера он и представить не мог, что способен страдать так сильно, что обида бывает такой невыносимой. Он зарылся лицом в подушку дивана, стоявшего… в гостиной? В этом мире понятия «изнутри» и «снаружи» были так же запутанны, как и чувства, переполнявшие сердце Чарли, но не столь противоречивы. Итак, он зарылся лицом в диванную подушку, упиваясь обидой. Потом кто-то присел перед ним на корточки и легонько тронул за шею. Он слегка повернул голову и увидел Тинг. Ее волосы переливались в сумерках, а па лице отражалось сочувствие.

— Позволь мне остаться с тобой вместо нее, — попросила она, и Чарли воскликнул с искренностью безнадежно влюбленного:

— Тамбу мне никто не заменит!

Тинг неподдельно разочаровалась и обиделась. Она призналась в этом Бэксу, прикоснулась к нему еще раз и пропала. Где-то заполночь он заставил себя встать с дивана и разыскать отведенную ему комнату. Изнеможенно упав на постель, он тут же забылся глубоким сном без сновидений.

На другой день он решил искать забвение в работе и начал составлять перечень природных богатств планеты. Домочадцы время от времени пытались заговорить с ним, но если их речи не касались его перечня, он отвечал неохотно (всем, кроме неотступного Гандра, быстро ставшего закадычным другом Чарли). Тинг все чаще подворачивалась ему под руку, и не без пользы, а он был не настолько высокомерен, чтобы отвергнуть вовремя поданный фломастер или справочник, открытый на нужной странице. Так Тинг провела с ним многие часы готовая услужить, но молчаливая, и он оттаял, начал советоваться с ней — к примеру, о местной системе мер и весов или о принципах расчета производительности труда. И если Тинг не могла ответить сама, то быстро находила нужные сведения. Впрочем, она знала гораздо больше, чем он от нее ожидал. И к концу дня они уже весело болтали, обсуждая то, что необходимо сделать завтра.