Муленберг учтиво ждал, когда она продолжит, но слова как будто застряли у нее в горле. Она сидела не шевелясь, с отсутствующим взглядом.

— Что было дальше? — не выдержал-таки медик.

-., как вдруг услышала крик, — бесстрастно произнесла Баджи… и разрыдалась.

— Вот тебе и раз, — вздохнул Муленберг, присел перед ней на корточки и положил руку ей на плечо. Баджи сердито отмахнулась и спрятала лицо в мокрый носовой платок. А когда убрала его, Муленбергу показалось, что она хочет посмеяться над собственной слабостью. Но попытка оказалась столь жалкой, что девушка отвернулась, дабы скрыть неподдельный стыд.

— Прости, — выдавила она срывающимся шепотом. — Этот крик, вернее, вопль, до сих пор звучит у меня в ушах. Ничего подобного я раньше не слыхала. Во мне словно что-то перевернулось. Вопль был исполнен такой боли, какую человек, кажется, просто не в состоянии испытать.

— Кричали мужчина или женщина? Баджи пожала плечами.

— Итак, — бесстрастно продолжил Муленберг, — что было дальше?

— Ничего. Я отключилась, и даже не знаю, надолго ли. — Она ударила кулачком по столу и воскликнула:

— Журналистка я, черт побери, или нет?! Стояла там как кукла, как помойная крыса, контуженная взрывом газов! — Она облизнула губы. — Я пришла в себя у каменной стены, вцепившись в кладку. Вот, взгляни, — она растопырила пальцы. Я два ногтя сломала. Очнувшись, я побежала туда, откуда слышался вопль. Но наткнулась лишь на примятые кусты. Тут я заметила толпившихся за оградой людей и пошла к ним. «Мясницкий» фургон стоял там же, подле него суетились Эл и этот молодой костолом. Регал… Рагглз…

— Регално, — подсказал Муленберг.

— Точно, он. Они грузили в машину два тела, накрытые простынями. Я поинтересовалась, в чем дело. Регалио погрозил пальцем, сказал: «Это не для слабонервных» и осклабился так, что мне стало не по себе. Тогда я пристала с расспросами к Элу. Он ответил, что какие-то грабители убили двоих, очень жестоко их покалечив. И добавил, что Регалио приказал отвезти трупы к тебе, даже не дожидаясь полиции. Оба санитара показались мне здорово выбитыми из колеи.

— Еще бы, — изрек Муленберг.

— Я попросила их взять меня с собой, но они отказались. Тогда на первом же такси — а его пришлось ждать минут пятнадцать — я приехала сюда сама. Вот и все. Сижу здесь и выжимаю из тебя сведения каким-то безумным способом. Не я расспрашиваю тебя, а ты меня. — Она встала. — Может, ты и статью за меня напишешь, Мули? А я пойду в покойницкую жмуриков резать. Он схватил ее за рукав:

— Не надо! Тебе же объяснили — это не для слабонервных.

— То, что лежит у тебя в морозилке, явно не хуже того, что я себе уже навыдумывала! — огрызнулась Баджи.

— Извини, но ты сама виновата: не стоило загонять меня в угол, не дав времени поразмыслить. Видишь ли, жертвы — не два отдельных человека.

— А кто же? — спросила Баджи с усмешкой. — Сиамские близнецы, что ли?

Муленберг рассеянно посмотрел на нее:

— Вот именно. Странно, правда? Впервые девушка не нашлась, что ответить. Прикрыла рот ладонью, да так и оставила ее там.

— Здесь и кроется самое жуткое. Их… оторвали друг от друга. — Муленберг прикрыл глаза. — Это зрелище, как назло, не выходит у меня из головы. Вот бредут по парку хулиганы, ищут, чем бы поживиться. Вот они учуяли добычу… видимо, наткнулись на тех двоих. А потом…

— Ну, хватит, хватит, — хрипло прошептала Баджи.

— Нет, черт возьми, — рассердился Муленберг, — не хватит! Я давно занимаюсь подобными причудами природы, знаю обо всех сиамских близнецах на планете. И просто не верю, что кто-то из них мог жить в полной безвестности. Родись они хоть в сталинской России, сведения о них все равно просочились бы в печать.

— Конечно, сиамские близнецы — большая редкость. И все же об их появлении газеты вряд ли стали бы писать на первых полосах.

— Об этих — стали бы, — ответил он убежденно. — Во-первых, сиамские близнецы — не просто соединенные друг с другом двойняшки. Довольно часто они бывают разнояйцевыми. Еще чаще случается, что один рождается недоразвитым. Но такие обычно быстро умирают. А эти…

— Что?

Муленберг развел руками:

— Они были развиты прекрасно. Соединялись реберно, общих органов почти не имели…

— Сбавь обороты, профессор. Ты сказал «реберно», имея в виду «в области грудной клетки»?

— Верно. И связь эта не очень крепкая. Вообще удивительно, почему их не разделили при рождении. Возможно, объяснение еще отыщется, но придется подождать до вскрытия.

— Зачем ждать?

— Другого выхода нет. — Неожиданно Муленберг улыбнулся. — Честно говоря, Баджи, ты и не представляешь, как здорово выручаешь меня. Меня так и подмывает заняться «сиамцами», да раньше завтрашнего утра нельзя. Регалио сообщил об убийстве в полицию, а заманить сюда коронера среди ночи может лишь появление целой пятерки сиамских близнецов, соединенных общей пуповиной как сосиски. Мало того, у меня нет ни их имен, ни разрешения родственников на вскрытие. Поэтому мне пришлось ограничиться поверхностным осмотром, беспочвенными догадками и возможностью выговориться перед тобой, чтобы не сойти с ума от нетерпения.

— Значит, ты хочешь просто воспользоваться мною?

— Разве это плохо?

— Да, если мне от этого нет никакого удовольствия. В ответ Муленберг расхохотался:

— Мне всегда нравились твои зажигательные речи. Но распалить меня тебе не удастся.

Она скосила на него глаза:

— Никогда?

— Во всяком случае, сейчас.

Баджи призадумалась. Взглянула на свои руки так, будто именно они мешали ей соблазнить Муленберга. Повернула их ладонями вверх и сказала:

— Иногда мне по-настоящему нравится, что нас объединяют не только постельные «охи» и «ахи». Может, нам стоит сблизиться сильнее?

— Не понял.

— У нас нет ничего общего, — пояснила она. — Вообще ничего. Мы разные до мозга костей. Оба охотимся за фактами, но из совершенно разных побуждений. Ты пользуешься фактами просто для поиска истины.

— А ты?

Она улыбнулась:

— Сразу и не скажешь. Хороший журналист не просто описывает происходящее. Он передает и собственные впечатления — а они могут идти вразрез с фактами. В общем…

— Интересно, возникали ли подобные мысли у наших друзей, лежащих там, — он ткнул большим пальцем за спину, на дверь покойницкой.

— Наверняка. И разобраться в них было непросто. Кстати, это двое мужчин, две женщины или разнополые близнецы?

— Разве я не сказал? — искренне изумился Муленберг.

— Нет, — ответила Баджи.

Он открыл было рот, но не успел ничего сказать. Помешал вопль.

Он донесся и снизу, и снаружи, и отовсюду, и ниоткуда — из мира, которому нет названия. Он обволок их, проник в их души, наполнил и пространство, и время. Он казался отголоском их собственного первородного крика, который они издали, потеряв, как и все мы, тепло материнской утробы, вырвавшись в неуютный мир. В нем слышалась боль — отчасти из-за утраты, отчасти из-за лихорадочного осознания нестерпимого великолепия жизни. Долго ли он длился, понять было нельзя. Наконец он стих, боль отступила, но сколько еще после этого время стояло как зачарованное, они не знали.

Муленберг вдруг ощутил, как ноют икры и мышцы спины. Они недвусмысленно жаловались на усталость. Он осознал это и дал им отдохнуть — сел. Тогда рука Баджи вытянулась. Муленберг опустил глаза и увидел, что девушка вцепилась ему в предплечье. Тут и она пришла в себя, отпустила его, оставив на коже красные пятна — поутру они превратятся в синяки.

— Вот какой он, этот вопль, — сказала наконец Баджи. — В парке раздался точно такой же. Дважды его выдержит не всякий…

Только теперь Муленберг нашел в себе силы разглядеть ее лицо; на нем, белом как полотно, едва выделялись бескровные губы. Муленберг вскочил. — Как, опять?!

И потащил Баджи в коридор.

— Неужели ты не понимаешь? — воскликнул он в ответ на ее немой вопрос. Это случилось снова! Такое просто немыслимо, и все же…