— Юбку тоже. Потом белье все заберу.

Скрестив руки на груди, Фудзио наслаждался зрелищем.

— Обувь и носки тоже снимай. Остаться голой, но в обуви и в носках — это нарушение правил.

Собрав всю одежду, что сняла девушка, Фудзио забросил ее на заднее сиденье. Когда он бросал туда обувь и носки, в его голове возникла новая идея.

Фудзио хотел подвергнуть наказанию и заставить страдать лишь директора компании Симада, который производил дефектные банки с вареньем. В таком случае, если нет необходимости убивать эту девушку, так и не нужно протягивать руки к телу этого перепуганного ребенка, от которого, похоже, воняет мочой.

— Дверь откроется — и выходи.

С этими словами Фудзио украдкой привел в действие механизм, управляющий блокировкой дверей, что был у него под рукой; когда девушка нажала на ручку, дверца открылась без труда, словно по волшебству. Томоко, как ей было сказано, вышла из машины, но стоять голыми ногами на земле было трудно, а ступать по земле с непривычки, видимо, больно.

— Вот сейчас и пойдешь к себе. Далековато будет? — злобно прокричал Фудзио через открытое окно и дал машине задний ход.

В этот момент Томоко, вероятно, поняла, что теперь у нее есть шанс. Пока Фудзио разворачивал машину, ему было видно, как белое голое тело Томоко, будто танцуя, запрыгивает в заросли. Она, наверное, считала, что Фудзио ее не заметит, но он все это наблюдал в зеркало заднего вида.

Фудзио беззвучно рассмеялся.

Когда машина окончательно развернулась, Фудзио в насмешку над Томоко включил газ на полную мощность и покинул место происшествия. Он выехал на узкую проселочную дорогу, а затем влился в общий поток машин на главной дороге. Фудзио смеялся, не переставая.

Теперь он думал: что делает эта девушка совершенно голой?

Вспомнив об одежде Томоко, брошенной на заднее сиденье, он примерно через километр остановил машину, собрал одежду и запихнул ее в бумажный пакет, обнаруженный в багажнике. Затем, чтобы выбросить его, поехал на восток вдоль побережья.

Выехав на длинный песчаный пляж у побережья Миура, Фудзио остановил машину и выбросил пакет в большой мусорный ящик, установленный для отдыхающих на пляже. Это было место, куда приезжают отдыхать самые разные люди и из Токио, и из Иокогамы. Вот почему даже невозможно представить, какой разнообразный мусор здесь выбрасывается; Фудзио об этом знал, увидев однажды, как работает мусорщик. Это было место, где выбрасывается все — от белья и сумок до корзин, в которых носят младенцев, очков и фотоаппаратов, и никому не приходит в голову, что это странно.

Фудзио насвистывал под ночным ветром. Было свежо, и было грустно.

Сегодня он еще хотел навестить Юкико Хату. Но для этого нужен предлог.

Выбросив мусор, Фудзио купил стаканчик сакэ в торговом автомате, установленном у винного магазина. Затем развернул машину и погнал ее к дому Юкико. Проезжая неподалеку от того места, где он закопал двух человек, Фудзио почувствовал, что его щеки гладит черный ветер, не похожий на мрак ночи. Чтобы прогнать это гнетущее ощущение и получить возможность встретиться с Юкико в неурочный час, Фудзио, остановив машину перед входом в дом Хаты, выпил несколькими глотками сакэ, которое оказалось принимать труднее, чем горькое лекарство. Затем, выждав время, чтобы этот «яд» достаточно сильно подействовал, он нажал на дверной звонок.

— Что случилось?

От выпитого сакэ у Фудзио был такой ужасный вид, что открывшая ему дверь Юкико невольно выкрикнула эти слова. С его стороны не обошлось без некоторых элементов игры, но особой наигранности не было.

— Болен? Так приляг у меня немного.

— Не болен. Только меня заставили выпить сакэ. Мне же сакэ совсем нельзя, вот и почувствовал себя плохо, это не болезнь, не беспокойся, пожалуйста. Твоя сестра вернется, а я в таком состоянии…

— Сестра сказала, что сегодня ночью не вернется, только что звонила по телефону.

Юкико, поддерживая Фудзио, провела его в комнату.

— Ослабь немного пояс и приляг. Сейчас воды принесу, — говорила Юкико, подкладывая ему под голову сложенный вдвое дзабутон. — Подташнивает?

— Только сердце болит.

— Острое алкогольное отравление.

— А ведь всего из-за трех чашечек.

Стаканчик сакэ из торгового автомата, опорожненный в машине, он выпил всего лишь за несколько глотков и бросил в мусорную кучу, куда когда-то выбросил семена вьюнков.

— И выпил-то немного. Скоро пойду. Я не хотел появляться в такое неподходящее время. Просто пришлось выпивать поблизости, а как стало плохо, ноги сами принесли меня в твой дом.

— Сейчас нельзя уходить. Ты же на машине. Подумай, что может случиться, если вести машину в нетрезвом виде. Или уж лучше возвращаться домой, оставив машину.

— Машина завтра будет нужна, поэтому обязательно поеду.

— Зачем пил сакэ?

— Как зачем? С приятелем. Я хоть и не пью, но подумал, что пять-шесть чашечек пропустить можно. Он по-дружески предложил выпить по одной, а в том месте уже было три человека, поэтому я постарался не нарушать компании, вот так и получилось.

Сочинять такую повесть было одно удовольствие.

— Что же вынуждает пить? Варварство какое-то…

— Тяжелая мужская работа, которой нельзя заниматься, если не пить.

— И что за работа?

— Недвижимость. Беспрерывно развлекаться, наверное, невозможно? А находиться дома, хотя бы изредка, трудно, если не зарабатываешь сколько-нибудь денег.

— Это твоя работа, поэтому я ничего не могу о ней сказать, но думаю, что лучше добросовестно заниматься семейным делом, чем гоняться за легкой наживой.

— Ну, если бы не шурин… Когда он дома, только мое присутствие в магазине вызывает у него обострение язвы желудка.

— А твой шурин то же самое думает о тебе, не так ли?

— Наверное… — захихикал Фудзио от возникшего в душе удовольствия. — Так думать смешно, конечно.

Серьезные вещи все смешны. И, напротив, в смешных вещах бывает такое, над чем смеяться нельзя.

— Однако сегодня я слышал занятную историю, — сказал он Юкико, когда легкое сердцебиение немного стихло и он лежал, полный счастливой безмятежности. — Оказывается, есть человек, который зарабатывает столько, что в день платит миллион иен налогов. В день! Если это только налог, то каким же доход будет?

— Разве таких людей мало? Ты что, им завидуешь? — откровенно спросила Юкико.

— Живут в роскошной вилле. Говорят, площадь земельного участка составляет две тысячи цубо. Такой дом совершенно немыслимо купить простому человеку.

— Считаю, это счастливая судьба. Я, однако, думаю, что если посмотреть повнимательнее, то люди, которые чего-то добиваются, вызывают горькие мысли. Ради своего дела они работают десятки лет, принося себя в жертву. Такова плата за накопительство. Это вовсе не сладкая жизнь — зарабатывать за день такие огромные деньги.

Ты сейчас позавидовал этой вилле на участке в две тысячи цубо, но подумай: такой дом содержать в чистоте — это же страшное дело. Предложите мне за ним ухаживать — откажусь. Никакой ведь жизни не хватит, чтобы им заниматься.

— Они в саду сами не работают, не то что ты. Они лишь гордо отдают распоряжения садовнику.

— Все-таки это ужасно. Посторонний человек делает лишь порученную ему работу, а чтобы цветы и деревья росли здоровыми, им все равно нужна забота хозяина сада.

— Не означает ли это, что, в конце концов, человек любит только самого себя? Важны только собственные вещи?…

— У тебя странный идеалистический взгляд. Каждый человек больше всего любит себя и своих детей. Все стараются воспитывать детей в меру своей ответственности; если их воспитывать эгоистами, то, думаю, неожиданно обнаружится, как общество в целом улучшается. Неблагоразумно считать, что человек должен заботиться о чужих детях, а не о своих, это, наверное, было бы противоестественно.

— Вот ты иногда шьешь для людей дорогие кимоно стоимостью в сотни тысяч иен, и что, не чувствуешь здесь противоречия? Не думаешь, как это странно, что есть люди, которые могут себе позволить такую роскошь, и люди, которые не имеют такой возможности?