Что же касается вызова графа и его людей на поединок, то надо быть дурнее самой глупой юродивой, чтобы до такого додуматься. Промедли горбун хотя бы мгновение, Тиулла была бы уже мертва. И, возможно, погиб и он сам.

К тому же назвать графа и его прихлебателей как людьми, так и человеками можно было только в биологическом смысле, чтобы отделить, например, от крыс.

Горбун помогает ей от чистого сердца и доброты души, а она столько грязных и подлых мыслей о нём передумала.

От стыда и раскаяния Тиулла расплакалась.

Горбуна её слёзы испугали сильнее, чем гнев стражника.

— Что с вами случилось, всерадужная госпожа? — метнулся он к Тиулле.

Арднегиня попыталась объяснить, найти слова для просьбы о прощении.

— Не надо, — сказал горбун. — Ведь так и должно быть. Если бы меня одиннадцать подонков к скамье привязали, я бы тоже в каждом встречном врага видел. И думал бы о человеках ничуть не лучше вашего, всерадужная госпожа. Но ничего. Скоро вы будете дома, и нижний мир позабудется как страшный сон. Вы будете счастливы, всерадужная госпожа.

Тиулла расплакалась ещё горше. Горбун обнял её, стал укачивать как ребёнка. Вскоре Тиулла устала от слёз и заснула у него в объятиях.

И это была первая после разъезда ночь, когда ей не снились кошмары.

То, что проводник даже слышать не желал о благодарности, Тиулла ещё могла понять — для чистого сердца оскорбительна сама мысль о вознаграждении за бескорыстный поступок.

Но почему он не хочет обращаться к ней по имени? Тиулла для него по-прежнему только лишь «всерадужная госпожа». И своё имя он ей тоже не называет. «Ни к чему избраннице Радуги имя горбатого простородка», — сказал он.

Арднегиня фыркнула. Ну и что, что горбатый? Да и простородность не беда. Зато его объятия надёжны и уютны, а в голосе всегда звучат нежность и ласка. А глаза? В них столько тепла и света, что даже мимолётный взгляд согревает и ободряет не хуже солнечных лучей. Только проводник старательно избегает её взглядов и прикосновений.

Тиулла печально вздохнула. Как объяснить проводнику, что для неё он дороже всех сокровищ мира и даже самого Неба? И что арднегиня жизнь готова отдать за то, чтобы он доверил ей своё имя…

Нет, безнадёжно. Её проводник ничего не хочет ни видеть, ни слышать.

Но Тиулла всё же придумала, как выразить проводнику свою признательность. Она показала ему буквы и объяснила, как собирать их в слоги, а слоги складывать в слова. Учеником проводник оказался понятливым и старательным, и спустя несколько дней бойко читал не только надписи на вывесках постоялых дворов, но и те объявления, которые стражники расклеивали на придорожных столбах.

А вскоре арднегиня нашла и другой способ стать приятной проводнику. Оказалось, что ему очень нравится её пение.

Заодно выяснилось, что обладательница хорошего голоса может в любой корчме найти неплохой приработок.

Обмениваясь репликами, что «Эта страхолюдина чумазая хоть и дура юродивая, но зато поёт душевно», люди всех рас и сословий охотно кидали в шляпу Тиуллы медяки, а корчемник бесплатно давал полную миску каши с мясом. Медяков же было столько, что вечером на постоялом дворе Тиулла могла оплатить не только приличный ужин, но и ночлег в чистом бараке на свежей соломе.

Однако хотя и пелись песни для всей корчмы, предназначались они одному лишь проводнику. И вознаграждались главными драгоценностями, которые только есть в мире — улыбкой и нежным взглядом. Тиулла была почти счастлива.

Горечью терзало сердце то, что проводник упорно отказывался называть её по имени.

У подножия Радужных гор их встретили крылатые стражи. Когда Тиулла назвала себя, стражи вызвали одного из местных старейшин, который засвидетельствовал подлинность её слов и проводил домой, на родное плато.

Человека арднеги хотели за спасение соотечественницы щедро вознаградить золотом и отправить в ближайший город, где жили бескрылые, но Тиулла настояла, что долг благодарности она обязана вернуть не иначе как гостеприимством.

Соседи пожимали плечами.

— Зачем надо было тащить в благодатный край смертного простородка, да ещё такого урода страхолюдного? — говорили они.

Тиулла возмущённо растопырила крылья.

— Вы слепы или слабоумны, если не замечаете, как прекрасен свет его глаз? Так какое значение имеет всё остальное?

А проводник просил позволения вернуться в низший мир.

— Мне не место в благодатном крае, всерадужная госпожа.

— Пожалуйста, останьтесь ещё на несколько дней, мой проводник, — ласково уговаривала его Тиулла. — соседи скоро привыкнут и перестанут вам докучать.

Но проводник продолжал настаивать, что должен вернуться в город бескрылых.

Тогда Тиулла решила немного схитрить.

— Скоро я должна буду пройти сквозь Семь Радуг Исцеления. Я очень боюсь. Вы не могли бы пойти туда вместе со мной?

— Но ваши целители говорят, что это совсем не больно. Они солгали?

— Нет, они сказали правду. Семирадужье исцеляет безболезненно. Но я всё равно очень боюсь! — на глазах Тиуллы сверкнули слёзы.

— Конечно-конечно, я пойду с вами, — тут же ответил проводник.

Тиулла улыбнулась.

Пройти через Семирадужье ей предстояло только через неделю, а за это время её проводник привыкнет к плато, к его прекрасным лугам, к тенистым рощам, к прозрачным озёрам и не захочет никуда уходить.

Тиулла же, в свою очередь, приложит все усилия, чтобы её проводник увидел как можно больше красот и прелестей благодатного края.

Под анфиладу Исцеляющих Радуг Тиулла вошла с полуощипанными крыльями и с нелепо остриженными, уродливо окрашенными волосами, а вышла, сверкая новым оперением и блеском длинных золотых локонов.

Но это было ещё не всё. Тиулла опиралась на руку самого прекрасного арднега, который только был от сотворения мира и до сего дня. Высокий, стройный, смуглый, черноглазый и черноволосый он был облачён в красные, затканные золотом одежды, и благоухал лучшими ароматами Неба. А его крылья! Арднеги смотрели на них с восторгом и благоговением — такие переливчатые, снежно-белые крылья Небо и Радуга дарили только лучшим из своих детей.

— Я же говорила, что он самый красивый! — торжествующе воскликнула Тиулла. — А вы не верили и не видели. Так хоть теперь прозрели.

Арднег посмотрел на неё с удивлением.

— Красивый? — повторил он непонимающе.

— Да, мой проводник, ты прекрасен, — ответила Тиулла и показала ему на зеркало водопада.

Но проводник не хотел замечать своей настоящей красоты и видел только былую неприглядность обличья — кривоногого, по-обезьяньи длиннорукого горбуна с безобразным пятном на уродливом лице.

Как исхитрялся он видеть то, чего уже не было, Тиулла не понимала, и лишь тихо застонала от обиды, когда в зеркало водопада посмотрел прекраснейший мужчина, а отразился в нём отвратительный горбун.

— Проклятому уродством простолюдину не должно осквернять своим присутствием благодатный край, — сказал проводник. — И тем более не место ему подле лучшей из дочерей Неба. Ты забудь меня поскорее, Тиулла, тысячеблагословенная избранница Радуги. Я должен уйти туда, где мне суждено быть от рождения и до смерти — в низший мир.

Белоснежные крылья проводника полыхнули пронзительно-ярким светом, а когда вспышка рассеялась, то все увидели, что вместо проводника у водопада стоит чёрный дракон.

Арднеги в ужасе отшатнулись от чудовища.

Дракон глянул в водную гладь, усмехнулся.

— Как ни волшебничай, а из уродства красоты не слепишь. Безобразие всегда будет безобразным, — сказал дракон и стремительной чёрной молнией взметнулся в небесную синь, исчез в ней без следа и тени, как будто его никогда и не было.

А Тиулла рухнула возле водопада на колени и горько заплакала.

Недели сменялись неделями, яркое лето пестрело сотнями прекрасных цветов, но Тиулла оставалась печальной.