4. Самолетик

Как и говорил адвокат, третий ящик письменного стола судьи Ди был приоткрыт. Невинная щелка служила сигналом того, что верительные грамоты посетителей будут благосклонно приняты. Взятку в красном конверте полагалось опустить именно туда, лицо же, которому она предназначалась, согласно неписаным правилам, делало вид, что ничего не замечает.

Мо пристально смотрел – синяки у него еще не прошли, зато чудом уцелели очки – на тонюсенькую, не больше сантиметра, щель: так секретный агент в шпионском фильме впивается глазами в какую-нибудь мелочь, условный знак, по которому он узнает своего в незнакомом человеке. Сердце героя колотилось, какой-то чудный хмель разливался по жилам. Помощник судьи Ди провел его в кабинет и вышел. Мо остался один. Он сел на диван, от которого исходил слабый запах потертой кожи, сунул руку в портфель и кончиками пальцев нащупал пухлый конверт – там лежала туго перетянутая резинкой пачка новеньких банкнот, сто купюр по сто долларов. Наконец встал и подошел к секретеру. Ему стало жарко, даже запотели очки. Какое-то неясное чувство захлестнуло его. Никогда в жизни не был он так близок к совершенному счастью. Письменный стол окружало сияние, казалось, вот-вот из приоткрытого третьего ящика вознесется сама Гора Старой Луны. Мо с вожделением глядел на дивную брешь, которую он наконец-то нашел в броне диктатуры пролетариата.

Его вдруг осенило – ну конечно! Знаменитый третий ящик никогда не закрывается. Всегда зеленый свет! Это приглашение относится не к нему одному, а ко всем. Сколько же красных конвертов достал из ящика коррумпированный хозяин стола, не зная, кто и за что их ему принес?

Возбуждение Мо несколько улеглось, стол приобрел обыденный вид: отполированное дерево, пыльная мраморная столешница, на которой стоит фотография в рамке – две улыбающиеся девушки (дочери судьи Ди?). Рядом телевизор, а на нем какой-то странный предмет, весь в черточках световых бликов из-под венецианской шторы. Единственная вещь в кабинете, которую можно было счесть украшением. Она была сделана из блестящих штучек, похожих на медные монетки, – миниатюрная модель военного самолета, вся целиком из ружейных гильз. Сотни гильз, и на каждой выгравированы имя и дата.

Послышались шаги, сначала по каменному полу канцелярии, потом по деревянному паркету кабинета. Мо наконец оторвался от самолетика и встретил пристальный взгляд пожилого человека в темно-синем кителе с красным гербом Китая и надписью «Судья» на рукаве.

– Здравствуйте, – пробормотал Мо. – Вы господин Ди?

– Судья Ди, – поправил старик с жиденькими усиками и подошел к столу.

От судьи пахло как от усохшего чучела. Ростом он был не выше Мо, хоть носил черные туфли на довольно высоких каблуках. Сколько ему лет? По сморщенному личику трудно сказать. Пятьдесят пять? Шестьдесят? Ясно одно: на того психа, которого я встретил на месте казней, он не походил ничуточки. У этого не хватило бы силенки меня ударить. Его сила – другая и куда более страшная.

У судьи Ди были маленькие глазки, левый – совсем крошечный и почти всегда закрытый. Из верхнего ящика стола он достал несколько пузырьков, высыпал из них по паре таблеток, разложил рядком на мраморном столе и пересчитал. Их было с десяток. Он сложил все в рот и проглотил, запив чаем из стакана. Когда Мо представился редактором пекинского научного издательства, правый глаз судьи устремился на него, а левый прищурился еще больше – взгляд снайпера, хладнокровно разглядывающего цель.

Мо начал было объяснять, зачем пришел, но запинался, заикался и отводил глаза, безуспешно пытаясь вспомнить речь, которую составил для него адвокат, хотя до этого столько тренировался, что выучил ее наизусть. Произнести что-то связное он так и не успел – его прервал звонок мобильного телефона.

Разговор касался Олимпийских игр, которые как раз проходили тогда в Сиднее. Услышав, что Китай выиграл двадцатую медаль по дзюдо среди женщин и хоть не догнал США, но оставил позади Россию, судья пришел в возбуждение и включил телевизор. На экране, завывая и натужно дыша, катались по ковру две сцепившиеся девушки внушительного роста. Движения их были замедленны. Левый глаз судьи раскрылся и увлажнился слезами, исторгнутыми гордостью за торжество великой, горячо любимой родины, а правый умиленно замигал. Все еще говоря в телефон, он двинулся прямо к Мо. Психоаналитика охватило смятение, он не знал, как понимать этот неуместный порыв.

«Он что, собирается обнять меня?» – подумал Мо.

Судья восторженно вскинул руку – на рукаве которой, повыше локтя, был пришит красный кружок с китайским гербом – и будто ждал, что посетитель, разделяя его эмоции, ответит тем же и они хлопнут друг друга по рукам, как футбольные болельщики, когда игрок их команды забивает решающий гол. Мо, окончательно сбитый с толку, пришел к мысли, что это, возможно, еще один условный жест, о котором адвокат забыл его предупредить.

Поднятая рука судьи к чему-то его призывала. Но к чему? «Может, я должен сделать то же самое? Ну и рука – как у привидения, одни пальцы скрючены так, что и не разглядеть, другие более заметны, особенно толстый короткий указательный, с грязным ногтем, – палец элитного стрелка, привыкший спускать курок! Так что, мне тоже поднять руку?

Нет, Мо, это все испортит. На этот знак надо ответить другим, но каким же?»

Судья слегка удивился странной реакции посетителя, опустил руку, но продолжал метаться по кабинету. Теперь во весь экран показывали красное знамя с пятью золотыми звездами (большая символизирует могучую Коммунистическую партию, четыре другие, поменьше, – рабочих, крестьян, солдат и революционных торговцев), которое развевалось над трибунами во время вручения золотой медали. Трубы так громко грянули в честь победы национальный гимн, что миниатюрный военный самолетик на телевизоре задрожал.

Мо глубоко вздохнул, снял очки и протер их полой куртки. Это движение не укрылось от снайперского взора.

– Вы плачете от радости? – спросил он. – А я-то подумал, вам все равно.

И судья снова занес руку над головой Мо, чтобы на этот раз получился дружеский хлопок.

Мо решил действовать наугад и задрал ногу, оставшись стоять на одной левой, как несчастный инвалид войны.

– Да нет, руку! – незлобиво подсказал судья и подмигнул правым глазом.

Мо понял это по-своему: подхватил согнутую ногу рукой, и, сантиметр за сантиметром, преодолевая жуткую боль, поднял ее чуть ли не на до плеча, как балерина у станка. Левый глаз судьи захлопнулся. Правый холодно впился в Мо. Он отключил телефон.

– Это что за цирк? Вы где находитесь? Вы в кабинете судьи Ди!

– Это все адвокат виноват, – залепетал Мо и отпустил ногу. – Я… дело в том, что… Простите… Понимаете, адвокат моей подруги, ее зовут Гора Старой Луны.

Беспомощное бормотание оборвал смех судьи. От этого хриплого, злобного, явно не предвещавшего ничего хорошего смеха у Мо по спине побежали мурашки. Китайская чемпионка в телевизоре пропела, высоко подняв голову, национальный гимн, и ее сменил на экране хоккейный матч Россия – Канада.

– Гора Старой Луны? – переспросил судья, усаживаясь в свое кресло Великого инквизитора.

– Да, это моя подруга.

– Страшная преступница! Она продала снимки в западную прессу…

– Она не продавала! Не брала за них ни юаня.

Судья снова взял мобильный телефон и стал набирать номер.

– Постойте, я должен позвонить секретарю райкома.

Услышав это, Мо пришел в ужас и отчаяние. Зачем ему понадобилось звонить? Наверное, по поводу Горы Старой Луны. Неужели случай такой серьезный, что судья ничего не может сделать без согласования с партийным начальством? Рубашка Мо, вспотевшая от акробатических потуг, мгновенно заледенела.

Телефонный разговор затянулся. Сначала судья Ди говорил об отмене запрета на петарды, чтобы народ мог отметить победу китайского спорта. Потом перескочил на меры безопасности, опять увлекся спортивной темой, попытался выбить прибавку на финансирование правоохранительных органов, упомянул о строительстве нового Дворца правосудия и, наконец, пригласил собеседника на партию в маджонг. Тогда-то и услышал Мо выражение, которое врезалось ему в память: «…выточенное из слоновой кости запястье юной девственницы».