— Зеб, — взмолился я. — Это же ужасно! Не может быть, чтобы ты все это одобрял.

— Одобрял? Послушай, старина, это все часть Плана. Мне очень жаль, что тебя не допустили до высшего изучения. Давай я тебя вкратце просвещу. Господь бог ничему не дает пропасть задаром. Правильно?

— Это аксиома.

— Господь не требует от человека ничего, превышающего его силы. Правильно?

— Да, но…

— Замолчи. Господь требует, чтобы человек приносил плоды. Воплощенный Пророк, будучи отмечен особой святостью, обязан приносить как можно больше плодов. А если Пророку приходится снизойти до пошлой плоти, чтобы выполнить указание господа, то тебе ли возмущаться по этому поводу? Ответь мне.

Я, разумеется, ответить не смог, и мы продолжали прогулку в молчании. Мне приходилось признать логику слов Зеба. Беда заключалась в том, что мне хотелось забыть о его выводах и отбросить их как нечто ядовитое. Правда, я утешал себя мыслью, что с Юдифью ничего не случилось. Я чувствовал себя несколько лучше и склонялся к тому, что Зеб прав и потому не мне судить Святого Воплощенного Пророка.

Неожиданно Зеб прервал ход моих мыслей.

— Что это? — воскликнул он.

Мы подбежали к парапету террасы и посмотрели вниз. Южная стена проходит близко от города. Толпа из пятидесяти или шестидесяти человек бежала вверх по склону, что вел к стенам дворца. Впереди них, оглядываясь, бежал человек в длинном плаще. Он направлялся к Воротам Убежища.

Зеб сказал сам себе:

— А, вот в чем дело — забрасывают камнями парию. Он, очевидно, был настолько неосторожным, что показался за стенами гетто после пяти. — Он посмотрел и добавил: — Не думаю, что он добежит.

Предсказание Зеба оправдалось немедленно. Большой камень попал беглецу между лопаток, и тот упал. Преследователи тут же настигли его. Он пытался встать на колени, но опять несколько камней попало в него, и он упал. Он закричал, затем набросил край плаща на темные глаза и прямой римский нос.

Через минуту от него ничего не осталось, кроме кучи камней, из-под которой высовывалась нога. Нога дернулась и замерла. Я отвернулся. Зеб заметил выражение моего лица.

— Что ж, — сказал я, обороняясь. — Разве эти парни не упорствуют в своих ересях? Вообще-то они кажутся вполне безвредными созданиями.

Зеб поднял бровь:

— Может быть, для них это не ересь. Ты видел, как этот парень отдал себя в руки их богу?

— Но это же не настоящий бог.

— А он, может быть, думает иначе.

— Должен понимать. Им же об этом столько раз говорили.

Он улыбнулся так ехидно, что я возмутился:

— Я тебя, Зеб, не понимаю. — Убей, не понимаю. Десять минут назад ты втолковывал мне установленные доктрины, теперь ты, кажется, Защищаешь еретиков. Как это совместить?

Он пожал плечами:

— Я могу выступать адвокатом дьявола. Я любил участвовать в дебатах в Вест Пойнте. Когда-нибудь я стану знаменитым теологом, если Великий Инквизитор не доберется до меня раньше.

— Так… Послушай, ты думаешь, что это правильно — забрасывать камнями людей? Ты так думаешь в самом деле?

Он резко переменил тему.

— Ты видел, кто первый бросил камень?

Я не видел. Я заметил только, что это был мужчина.

— Снотти Фассет, — губы Зеба сжались.

Я хорошо знал Фассета. Он был на два курса старше меня, и весь первый год я был у него в услужении. Хотел бы я забыть этот первый год.

— Так, значит, вот в чем дело, — ответил я медленно. — Зеб, я не думаю, что мог бы работать в разведке.

— Конечно, и не ангелом-провокатором, согласился он. — И все-таки я полагаю, что Священному совету нужны время от времени такие инциденты. Все эти слухи о Каббале и так далее…

Я услышал его последние слова.

— Зеб, ты думаешь, эта Каббала в самом деле существует? Не могу поверить, что может существовать какое-нибудь организованное сопротивление Пророку.

— Как тебе сказать… На Западном берегу определенно были какие-то беспорядки. Впрочем, забудь об этом. Наша служба — сторожить дворец.

2

Но нам не пришлось об этом забыть. Через два дня внутренняя стража была удвоена. Я не понимал, какая может грозить опасность: дворец был неприступнее самой неприступной крепости. Его нижние этажи выдержали бы даже прямое попадание водородной бомбы. Кроме того, человек, входящий во дворец даже со стороны Храма, был бы проверен и узнан десять раз, прежде чем достиг бы ангелов внутренней стражи. И все-таки там, наверху, были чем-то взволнованы.

Я очень обрадовался, узнав, что назначен в напарники к Зебу. Поговорить с ним — было единственной компенсацией за необходимость выстаивать двойные смены. Я, наверное, опротивел бедному Зебу, беспрерывно говоря о Юдифи и о моем разочаровании жизнью в Новом Иерусалиме. Наконец он обернулся ко мне:

— Послушай, ты в нее влюбился?

Я постарался уйти от ответа. Я не смел признаться и самому себе, что мой интерес к ней выходит из рамок простой заботы о благополучии знакомой девушки. Он оборвал меня:

— Ты влюблен или ты не влюблен? Решай для себя. Если ты влюблен, мы будем разговаривать о практических вещах. Если нет, тогда не приставай ко мне с глупыми разговорами.

Я глубоко вздохнул и решился:

— Боюсь, что да, Зеб. Это кажется невозможным, я понимаю, что это — смертный грех, но ничего не могу поделать.

— Чепуха. Тебя не перевоспитаешь. Итак, ты влюблен в нее. Что дальше?

— А?

— Чего ты хочешь? Жениться на ней?

Я подумал об этом с такой горечью, что даже закрыл лицо руками.

— Конечно, хочу, — признался я наконец. — Но как?

— Именно это я и хотел выяснить. Тебе нельзя жениться, не отказавшись от карьеры. Ее служба тоже не позволяет ей выйти за тебя замуж. Она не может нарушить принятые обеты. Но если вы посмотрите правде в лицо, то выяснится, что кое-что можно сделать, особенно если вы перестанете изображать из себя святош.

Неделю назад я бы не понял, на что он намекает. Но теперь я знал. Я даже не смог рассердиться на него толком за такое бесстыдное и грешное предложение. Он хотел, чтобы мне было лучше. Да и моя душа не была уже так чиста. Я покачал головой:

— Тебе не следовало этого говорить, Зеб. Юдифь не такая.

— Хорошо. Тогда забудем об этом. И о ней. И больше ни слова.

Я устало вздохнул:

— Не сердись, Зеб. Я просто не знаю, что делать. — Я оглянулся и присел на парапет. Мы стояли не у самых апартаментов Пророка, а у восточной стены. Дежурный офицер капитан Питер ван Эйк был слишком толст, чтобы обходить посты чаще, чем раз за смену. Я смертельно устал, потому что последнее время не досыпал.

— Прости.

— Не сердись, Зеб. Твое предложение не для меня и тем более не для Юдифи, не для сестры Юдифи.

Я знал, чего хочу для нас с Юдифью. Маленькую ферму, вроде той, на которой я родился. Свиньи, цыплята, босые ребятишки с веселыми измазанными физиономиями и улыбка Юдифи при виде меня, возвращающегося с поля. Она вытирает полотенцем пот со лба, чтобы я мог поцеловать ее… И никакой церкви, никаких пророков, кроме, может быть, воскресной службы в соседней деревне.

Но этого быть не могло, никогда не могло быть. Я выкинул видение из головы.

— Зеб, — продолжал я. Ты с самого начала говорил неправду. В каждой комнате дворца есть Глаз и Ухо. И если я даже найду их и постараюсь обрезать провода, через три минуты в дверь ворвутся офицеры безопасности.

— Ну и что? Правильно, в каждой комнате есть Уши и Глаза. А ты не обращай на них внимания.

У меня отвалилась челюсть.

— Не обращай внимания, — продолжал он. — Пойми, Джон, небольшие грешки не есть угроза Церкви — опасны не они, а измена и ересь. Все будет отмечено и подшито к твоему личному делу. А если ты попадешься когда-нибудь на чем-то более серьезном, то тебе пришьют именно эти грешки вместо настоящего обвинения. Они очень любят вписывать в личные дела именно такие грешки. Это укрепляет безопасность. Я даже думаю, что к тебе они присматриваются с подозрением. Ты слишком безупречен. А такие люди опасны. Может быть, поэтому тебя и не допускают к высшему учению.