Молчит 9-ый "В" в досаде и унынии: опять двадцать пять!

- Так мы уже все выяснили! - сказал Батищев.

- Наталья Сергеевна сама знает, - подхватила Света Демидова.

- Да… у нас уже все в порядке, Светлана Михайловна, - подтвердила Наталья Сергеевна.

- О… Так у вас, значит, свои секреты, свои отношения… - Светлана Михайловна улыбалась ревниво. - Ну-ну. Не буду мешать.

По классу облегченный вздох прошелестел, когда она вышла.

Школьная нянечка, тетя Граня, выступала в роли гида: показывала исторический кабинет трем благоговейно притихшим первоклассникам.

- Вишь, как давно напечатано. - Она подвела их к застекленному стенду с фотокопиями "Колокола", "Искры" и пожелтевшим траурным номером "Правды" от 22 января 1924 года. - Ваших родителей, не только что вас, еще не было на свете… Вот ту газету читали тайно, за это царь сажал людей в тюрьму!

- Или в концлагерь, - компетентно добавил один из малышей.

- Ишь ты! Не, до этого уже после додумались… А ну, по чтению у кого пятерка?

- У него, - сказали в один голос две девочки, - у Скороговорова!

- Ну, Скороговоров, читай стишок.

Она показывала на изречение, исполненное плакатным пером:

Шестилетний Скороговоров, красный от усилий и от общего внимания, громко прочел два слова, а дальше затруднился. Тут вошел Мельников.

- Это, Илья Семеныч, из первого "А" малышня, - спокойно ответила на его недоумение тетя Граня. - У них учительница вдруг заболела и ушла, а что им делать - не сказала. Вот мы и сделали посещение… А трогать ничего не трогали.

- Ну-ну, - неопределенно сказал Мельников и подошел к окну. Внезапно он понял что-то…

- А как зовут вашу учительницу? - спросил он у малышей.

- Таисия Николаевна! - ответил Скороговоров.

А одна из девочек сказала, переживая:

- На арифметике она все плакать хотела. А второго урока уже не было.

Мельников понял: да, та самая, которую он унизил за вульгарный глагол… "Ложат зеркало в парту"… Господи, а как надо было? Ясно одно: не так, как он. Иначе!

- Илья Семеныч, а вот как им объяснить, таким клопам, выражение "вещим оком"? Сама-то понимаю, а сказать…

Рассеянный, печальный, Мельников не сразу понял, чего от него хотят. Взгляд тети Грани приглашал к плакату.

- Ну, вещим - пророческим, значит. Сверхпроницательным…

Первоклассники смотрели на него, мигая.

- Спасибо вам, - Граня поджала губы и заторопила детей: - Пошли в химию, не будем мешаться…

…Эта комната фактически принадлежала ему, Мельникову. Ничего тут особенного: карты на стенах. Два-три изречения. Вместительный книжный шкаф - там сочинения Герцена, Ключевского, Соловьева, Тарле… Плюс избранное из классиков марксизма, конечно (Илья Семенович был в особом контакте с ранним Марксом, с молодым…). Доска тут - но не школьная, а лекционная, поменьше.

Илья Семенович провел пальцами по книжным корешкам. Поднял с пола кнопку и пришпилил свисавший угол карты… Потом взял мелок и принялся рисовать на доске что-то несуразное.

Он оклеветал самого себя: сначала вышел нос с горбинкой, потом его оседлали очки, из-под них глянули колючие глаза… Вот очерк надменного рта, а сверху, на черепе, посажен белый чубчик, похожий на язык пламени…

Все преувеличено, все гротеск, а сходство схвачено, и еще как остро! Мельников подумал и туловище нарисовал…птичье! Отошел, поглядел критически - и добавил кольцо, такое, как в клетке с попугаем. Теперь замысел прояснился: тов. Мельников - попугай.

Но Илья Семенович был недоволен. Туловище он стер и на сей раз несуетливыми, плавными штрихами любовно обратил себя в верблюда!

И опять ему показалось, что это не то… И не дилетантская техника рисунка смущала его, а существо дела: это шел "поиск себя"…

На доске были написаны темы:

1. Образ Катерины в драме Островского "Гроза".

2. Базаров и Рахметов (сравнительная характеристика).

3. Мое представление о счастье".

Девятый "В" писал сочинение.

Светлана Михайловна бесшумно ходила по рядам, заглядывала в работы, давала советы. Иногда ее спрашивали:

- А к "счастью" эпиграф обязательно?

- Желательно.

- А выйти можно?

- Только поживей. Одна нога там, другая - тут…

Генка Шестопал вертелся и нервничал. У него было написано: "Счастье - это, по-моему…"

Определение не давалось.

Он глядел на Риту, на прядку, свисающую ей на глаза, на ожесточение, с которым Рита дула вверх, чтобы эту прядку прогнать, и встряхивала авторучкой, чтобы не кончались чернила… Генка смотрел на нее, и, в общем, идея счастья казалась ему ясной, как день, но на бумагу перенести ее было почему-то невозможно…

Да и стоит ли?

Светлана Михайловна остановилась перед ним:

- И долго мы будем вертеться?

Генка молчал, насупившись.

- Ну, соберись, соберись! - бодро сказала учительница и взъерошила Генкины волосы. - Знаешь, почему не пишется? Потому что туман в голове, сумбур… Кто ясно мыслит, тот ясно излагает!…

…И снова рабочая тишина.

Была большая перемена.

Младшие ребята гоняли из конца в конец коридора, вклиниваясь в благопристойные ряды старшеклассников, то прячась за ними, то чуть не сбивая их с ног…

Школьный радиоузел вещал:

"…Вымпел за первое место по самообслуживанию среди восьмых классов получил восьмой "Б", за дежурство по школе - восьмой "Г". Второе и третье места поделили…"

Мельников стоял, соображая с усилием, куда ему надо идти. Подошла Наташа.

- Что с вами? У вас такое лицо…

- Какое?

- Чужое.

- Это для конспирации.

Наташа спросила, чтоб растормошить его:

- Да, мы не доспорили: так как насчет "дистанции", Илья Семеныч? Держать ее… или как?

Мельников ответил серьезно, не сразу:

- Не знаю. Я, Наталья Сергеевна, больше вам не учитель.

- Вижу! - огорченно и дерзко вырвалось у нее.

Помолчали.

- Где же наши? - Наташа оглядывалась и не находила никого из 9-го "В".

- Пишут сочинение. У меня отобрали под это урок.

- Вам жалко?

- Жалко, что не два.

Слова были сухие и ломкие, как солома.

- Пойдемте посмотрим, - предложила Наташа, и Мельников пожал плечами, но пошел за ней к двери 9-го "В" - по инерции, что ли…

Наташа заглянула в щель:

- "Мое представление о счастье"… Надо же! Нам Светлана Михайловна таких тем не давала, мы писали все больше про "типичных представителей"… А физиономии-то какие: серьезные, одухотворенные…

Слышит ли он ее? О чем думает?

- А Сыромятников списывает! - углядела Наташа. - Чужое счастье ворует…

- Это будет перед вами изо дня в день, налюбуетесь, - отозвался Мельников.

Гудела, бурлила, смеялась большая перемена. Ребячья толкотня напоминала "броуново движение", как его рисовали в учебнике Перышкина.

- Не понимаю, как они пишут такую тему, - вздохнула Наташа. - Это ж невозможно объяснить - счастье! Все равно что прикнопить к бумаге солнечный зайчик…

- Никаких зайчиков. Все напишут, что счастье в труде, в борьбе…

Он был сейчас похож на праздного, постороннего в школе человека. Что это - позиция? Поза? Тоска?

Открылась дверь, выглянула Светлана Михайловна. Дверью она отгородила от себя Наташу, видела одного Мельникова.

- Может быть, зайдете? - предлагает она. Но, перехватив его взгляд, оборачивается: ах, вот что! Воркуете? Но нельзя ли подальше отсюда, здесь работа идет, сказал ее взгляд. Резко закрылась за ней дверь. Прозвенел звонок.

- У меня урок, - говорит Наташа.

- А я свободен, - с шалой усмешкой, с вызовом даже отвечает Мельников, словно он неприкаянный, но гордый люмпен, а она - уныло-старательный клерк.