Уэйви сказала «да». Герри может побыть с отцом. Да-да, правда.

Утром на небе клочья облаков, формой и цветом напоминающие ломтики семги. Нежное зеленоватое небо наливалось тяжестью, пока они ехали между снежными сугробами. Поднялось солнце, залив машину светом. На руле лежали руки Куойла, поросшие бронзовыми волосами. Красно-коричневый сержевый костюм Уэйви стал похож на золотое одеяние. Потом этот волшебный свет превратился в обыкновенный дневной, разделивший ландшафт на черное и белое: камни и снег. И небо. Мысли Куойла о развлечениях не оставляли ему тем для разговора. Он никак не мог разрушить повисшее между ними молчание. Пробормотал какой-то глупый вопрос о бесконечной песне Элвина Ярка. На самом деле она его совершенно не интересовала. Ему надо было с чего-то начать разговор.

— Он поет ее, сколько я себя помню. «Гусь-нырок» утонул в море, а на судне под названием «Брюс» привезли лося. Лося из Нью-Брунсуика. Я не знаю, когда это было. Наверное, во времена Первой мировой. На Ньюфаундленде не было лосей, пока их не завезли сюда. — Для нее эта тема тоже не была интересной, но звуки голосов в громыхающей машине приносили облегчение. Она подумала о мальчике в школе, который плакал над своим обедом из заплесневелых крекеров. Она дала ему сэндвич с мясом лося.

— Сейчас их уже довольно много, — сказал Куойл, смеясь и пытаясь поймать ее обветренную руку. То, что они увидели это животное на замерзшем сугробе возле дороги, показалось им знамением.

К полудню они уже были возле портов, и открывшаяся их взглядам синяя вода принесла обоим ощущение счастья. Радостный синий, после нескольких месяцев сплошного льда.

Уэйви в магазинах на Водной улице, воодушевленная и напуганная запахами новой кожи, отделов с парфюмерией, выхлопных газов. Она купила игрушечную корову для Герри и пару теплых кальсон для отца. Коробку открыток на распродаже. Кухонный нож с красной ручкой, чтобы заменить старый в кухонном шкафу. Бюстгальтер в яркий цветочек. Ей понравилась замечательная шетландская шерсть, из которой мог бы получиться хороший свитер, но она оказалась слишком дорогой. В одной витрине на слое льда она заметила целую сценку, выполненную из морепродуктов: ялик из филе камбалы на волнах из креветки и сине-черных мидий. Целая семга представляла собой маяк, испускающий лучи из мерцающей макрели. Завершала картину рамка из крабовых клешней.

У нее был список покупок для Куойла и конверт с деньгами на одежду для девочек. Им были нужны рейтузы, вельветовые брюки, свитер для Саншайн, носки и трусики. Она получила огромное удовольствие, покупая вещи для девочек. К тому, что было перечислено в списке, она сама добавила батарейки, носки с тонкой кружевной отделкой, два замечательных шерстяных берета, желтый и розовато-лиловый. Она была очень осторожна и помнила о карманных ворах, которыми изобиловали города. Съела сэндвич с жареной говядиной и провела остаток дня, заходя в роскошные магазины и рассматривая витрины. Она не потратила больше ни единого цента.

Куойл тоже делал покупки. Он ходил вокруг витрин с подарками, пытаясь выбрать что-нибудь для кузена. Кто знает, что он помнит? Кто знает, какую жизнь он прожил? Он ловил рыбу и омаров. У него была собака. Он бродил по ночам. Вязал узлы.

Он смотрел на журналы и пакеты с заводской упаковкой, пока не нашел сентиментальную фотографию пуделя в металлической рамке. Это подойдет. Куойл сказал продавщице, что не нуждается в упаковке, расплатился и положил покупку в карман.

Старый кузен сидел на пластиковом стуле с деревянными подлокотниками. Он был совсем один, возле окна. Выглядел чисто вымытым, был одет в белую рубаху и халат. На ногах с четко проступающими венами были бумажные тапки. Он пристально смотрел на телевизор, подвешенный на контейнере прямо под потолком. Изображение было таким смазанным, что у каждого лица было по два рта, четыре глаза и дополнительному контуру скул. С экрана лысый мужчина рассказывал о диабете. Потом шла зажигательная реклама антифриза с фрагментами хоккейного матча и гладкого льда.

Куойл встал на стул и уменьшил громкость звука, нажав на кнопки. Спустился, сел. Старик посмотрел на него.

— Ты и сюда пришел?

— Да, — сказал Куойл. — Я пришел, чтобы встретиться с вами.

— Далековато забрался, да?

— Да, — сказал Куойл. — Далековато. Но со мной за компанию приехала Уэйви Проуз. — И зачем он это рассказывает старику?

— А, да. Она потеряла мужа.

— Да. — Куойлу показалось, что старый кузен находится в своем уме. Он оглянулся в поисках веревок с узлами и ничего не нашел. — Ну, что скажете? — Этот вопрос мог касаться чего угодно.

— О! Чудесно! Еда чудесная! У них там штуки для мытья торчат прямо из потолков, сынок, вода как белый шелк. И мыло дают с пеной. Чувствуешь себя как мальчишка под этими водами. Каждый день дают новую одежду. Белую, как свежий снег. И телевизор. И в карты играют.

— Похоже, здесь хорошо, — сказал Куойл, думая о том, что старика нельзя отправлять обратно в зловонный хлев.

— Нет, нет. Не все тут хорошо. В этом чертовом месте полно полоумных. Я-то знаю, где нахожусь. Но здесь так удобно, что я просто им подыгрываю. Они спрашивают: «Кто ты?» А я говорю: «Джои Смолвуд» или «Самый большой краб в корзине». Они говорят: «Ой, да он не в себе! Оставим его тут!»

— Э, знаете, в Якорной Лапе есть дом престарелых «Золотой Век», так что можно будет… — Но Куойл и сам не знал, примут ли там его. Он опустил руку в карман и достал фотографию пуделя. Протянул ее старику. — Я принес вам подарок.

Старик взял его в дрожащие руки и стал рассматривать. Отвернулся от Куойла, в сторону окна и моря. Его левая рука поднялась и прикрыла глаза.

— Я вязал против тебя узлы. Вызывал ветры. Овцы сдохли. Снежок не может войти в дом.

Как тяжело. Куойл жалел, что не принес старику коробку шоколадных конфет. Но он должен довести все до конца.

— Кузен Нолан. — Как странно звучат эти слова. Но, произнеся их, он почувствовал, что тем самым привязал себя к этому дрожащему старику. — Кузен Нолан. Это все уже в прошлом. Не вините себя. Вы можете немного подождать, пока я посмотрю, как обстоят дела в доме престарелых «Золотой Век»? Там живет много людей из Якорной Лапы и Безымянного. Вы же понимаете, что вам нельзя возвращаться на мыс Перевернутый?

— Я никогда не хотел там жить! Я хотел стать летчиком. Хотел летать. Когда Линдберг пересек Атлантику, мне было двадцать семь лет! Видел бы ты меня тогда! Я был такой сильный! Он был здесь, на Ньюфаундленде. Вылетел отсюда. Они все были здесь: Брендан, Лиф Эриксон, Джон Кабот, Маркони, Лаки Линди. Здесь происходили великие вещи. Я всегда это знал. Я знал, что родился для подвигов. Но с чего начать? Куда ехать? Пробовал заняться рыбной ловлей, но меня прозвали Куойл Шквальный. Понимаешь, я был невезучим, притягивал плохие ветры. Не везло мне. Никому из Куойлов не везло. Вот и пришлось мне жить одному. А в конце я потерял надежду.

Куойл сказал, что разузнает все о доме престарелых в Якорной Лапе, а пока не будет подписывать никаких бумаг.

Старик посмотрел на дверь, за спину Куойла.

— А где Агнис? Она ни разу не приходила меня навестить.

— Честно сказать, не знаю, почему она не приехала.

— А, да я знаю, почему она не хочет меня видеть. Ей стыдно! Ей просто стыдно от того, что я знаю. Она как-то прибежала в наш дом, когда еще была маленькой девочкой. Пришла к моей старухе за помощью, умоляла ее помочь. Кричала и плакала. Эти грязные женские делишки! Я видел, как она выкапывала корень этой «глазастой» ягоды. Вот уж точно глаза дьявола, подсматривающего за нами из кустов. Старуха сварила из этого корня черный дьявольский чай и дала ей выпить, прямо там, на кухне. Она у нас всю ночь провела, орала так сильно, что я не мог уснуть. Утром смотрю — она еще здесь, глаз не поднимает, к стене отвернулась. А в тазу какая-то кровь. «Ну что? — говорю. — Все закончилось?» — «Закончилось», — говорит мне старуха. И я пошел в свою лодку. Это все ее брат, этот неуклюжий здоровяк Гай Куойл. Взял ее, когда она была совсем девчонкой.