В летнюю пору дорога в «Майское утро» была просто очаровательной. И многое мне было памятно на этой дороге еще с детства, когда отец на этом же велосипеде возил меня к деду и бабушке, приладив сиденье у руля, из старого ремня смастерив стремена. Неглубокие лощины чередовались с логами, рощицы и колки сменялись сосновым бором и широкими колхозными пашнями. Десятиминутный отдых я любил устраивать в густой березовой роще, словно омытой желтым заливом пшеницы. Налетит ветерок - и понесутся волны колосьев на приступ бело-зеленого строя. Березы негодуют, шумят кудрявыми шапками, но непоколебимо стоят единым строем. Стоят гордые, чистые, свежие и необыкновенно красивые. Уголок этот возникает в моей памяти всегда, когда вспоминаю о родных местах...

Все картины детства проходили чередой в моей памяти, пока я с волнением подъезжал к «родным пенатам». Да, не сразу узнаешь «полноводную и широкую» реку Бобровку, озеро посреди села, в детстве казавшееся чуть ли не морем. А теперь, оказывается, можно не только видеть противоположный берег, но даже и беседовать с «соседом-рыбаком» на том берегу, что, правда, не одобряют мальчишки, так как разговор все-таки получается громким, а это не способствует удачной рыбалке, как они единогласно утверждают.

Дом с высоким крыльцом, на котором много было когда-то коварных ступенек, оказывается не столь уж и большим, а все ступеньки можно преодолеть в два средних шага. В комнатах с некогда высокими потолками приходится быть осторожным, чтобы не зацепить головой электрическую лампочку, не набить шишку о притолоку.

И охватывает особая, ни с чем не сравнимая грусть о невозвратимых годах детства, о счастливой, беззаботной поре жизни человеческой, о предках твоих, давших тебе жизнь, отдавших тебе все лучшее души своей, что они накопили, сберегли в ней за годы своей жизни и щедро, искренне и бескорыстно отдавали тебе с одной-единственной целью - чтобы ты пошел дальше их по сложному пути жизни, узнал больше, чем смогли узнать они, чтобы в конце своего пути они могли насладить свой слух хорошей молвой о видах на урожай от всходов, которые они так лелеяли, которым отдали все лучшие годы своей жизни.

И вспоминаешь проказы свои невинные: купание новенькой гармошки в реке в летнюю жаркую пору (ей, гармошке, ведь тоже жарко!), и то, что от нее потом осталось, и где эти остатки ты хранил в большой тайне не только от родителей, но и от своих друзей по купанию; мамины мучения с поиском «тайников» для мармелада, постоянные папины заботы о ремонте «игрушечного парка», - игрушечная техника в буквальном смысле этого слова не выдерживала наших «трехсменных» нагрузок.

- Здравствуйте, земляки! Здравствуйте, дорогие, добрые, родные земляки!

На моем курсантском кителе голубые погоны, окантованные золотистым шитьем, а на груди сверкают два значка - комсомольский и спортсмена-разрядника.

Мне хотелось приехать неожиданно, поэтому ни писем, ни телеграммы о своем приезде я домой не посылал, а от станции добрался до дому на автобусе - приятная перемена, происшедшая в селе за полтора года моего отсутствия. Дом оказался запертым, но ключ лежал над дверью, на старом месте. Какие же маленькие комнатки в нашем доме! После наших армейских казарм они прямо-таки игрушечные. Все осталось в доме таким же, как было летом 1953 года, когда провожали меня в армию. Угловой навесной шкафчик, где мама держала посуду, самодельный обеденный (он же и кухонный) стол у окна, почти половину комнаты занимает русская печь. Макет Спасской башни, сделанный отцом года три назад, с будильником вместо курантов, радиоприемник «Родина» на подоконнике, рабочий стол отца со стопками книг и тетрадок, старый окованный сундук, покрытый сверху самотканым ковриком. Только полати сломал отец, да Земфирка спала теперь на моей кровати, а ее, детскую, убрали.

Часа через полтора после моего приезда пришли домой папа с сестрой из школы и мама от соседей. Сколько было восклицаний, радости и, конечно, слез.

- У наших хозяек, сын, все время глаза на мокром месте, - смеялся отец. - Я их, особенно Земфиру, часто на печь сажаю, чтобы хоть немного просыхали.

К вечеру, когда утихли первые радости встречи и когда было точно установлено и родными и знакомыми, что я «здорово повзрослел», стал серьезнее и превратился в «настоящего парня», мы с отцом долго говорили о делах школы, о том, что происходит на селе.

- Вовремя, сынок, пришли эти решения партии, - делился отец своими мыслями. - Теперь народ поднялся на дела, на работу пошел. А то ведь ни стар ни мал не хотели ни сеять, ни за скотиной ухаживать. На трудодень-то ведь доставались сущие пустяки. Граммами считали.- Но само по себе дело не пойдет. Умный подход нужен. И куда, в какую сторону пойдет, посмотреть надо,- в раздумье говорил отец, и по тону его чувствовалось, как близко к сердцу принимал он дела родной деревни.- Этот принцип материальной заинтересованности нельзя тянуть как резину. Надо и о государстве думать. Золотая середина здесь нужна, сынок. Надо, чтобы и личные доходы колхозников были достаточными, и государству шло все больше дешевой продукции из колхоза.

Пришли соседи, беседа стала общей. С удовлетворением говорили об отмене налогов с садов и огородов, о повышении оплаты трудодня, о новом выступлении нашего представителя в Организации Объединенных Наций, помянули недобрым словом американских империалистов, разоривших преступной войной корейский народ.

Разошлись затемно, когда над селом плыл серебряный месяц, а в небе зажглись звездные россыпи. На другом конце села, очевидно, возле клуба, несмело заиграл гармонист, сзывая молодежь. Отец сказал мне:

- Пойди погуляй. Кое-кто из твоих друзей остался еще. Повидайся с ребятами...

Как один день пролетел мой отпуск, и вот уже снова строй курсантского взвода, привычный распорядок жизни, вечерами воспоминания и впечатления о проведенных днях в родительском доме. Словом, обычные учебные будни, солдатская жизнь.

Незаметно подошли экзамены. По всем дисциплинам получил отличные оценки. И на земле, и в воздухе. С гордостью мы называли себя тогда летчиками, хотя, по существу, даже и не оперились еще, а только прорезались крылышки у нас и овладели мы лишь первой ступенькой большого летного мастерства.

В зимний декабрьский день прощались мы со школой первоначального обучения летчиков. Я без колебаний, потому что раньше уже для себя решил, попросил послать в училище летчиков-истребителей. Пусть не обижаются на меня летчики и штурманы бомбардировочной авиации, но мне казалось, что наиболее высокие летные качества вырабатываются в истребительной авиации. Пилотажные фигуры, скорости, перегрузки - всем этим мастерски должен владеть летчик-истребитель. Инструктор Гонышев поддержал меня в этом.

Мы долго беседовали с ним накануне отъезда из школы. Скупой на похвалы, он на этот раз сказал, что из меня выйдет неплохой летчик-истребитель.

- Может выйти, - окутываясь облаком табачного дыма, тут же оговорился Гонышев. - Это только возможность, предположение. Чтобы стать настоящим летчиком-истребителем, надо много, очень много работать. На «мигах» летать - сложная штука.

Мы с друзьями прошлись по городку, постояли на том месте, где когда-то копали землянки, вспомнили свои робкие первые шаги на ратном пути, посмеялись над своей наивностью. Жизнь неодолимо идет вперед. И вновь мы стоим у окна в поезде, который мчит нас по заснеженной степи к новому этапу нашей авиационной жизни - в училище летчиков-истребителей.