На колени ей легли прелестные цветы, часть из которых Кэтрин смогла распознать, и в нос ударил запах, напомнивший аромат увядающих лилий, похороны и смерть. Она лишь молча кивнула в благодарность, так как сердце ее заныло от любви и тоски по отцу. Это было слишком тяжело: новое место, и эти цветы, и полковник, улыбавшийся ей одними губами.

Ландо тем временем катилось по широкой улице. Казалось, она тянется целые мили, но вот она незаметно превратилась в бульвар с роскошными особняками по обе стороны, окруженными ухоженными газонами. Стало тихо, городской шум остался позади. Мимо них пронеслось несколько дорогих экипажей, и все же место казалось малолюдным, настороженным, враждебным к любого рода переменам и буквально пропитанным деньгами.

– Вот мы и на месте, – гордо объявил Деламар. – Это лучший район города.

– Просто дух захватывает, – прошептала Кэтрин. Все это напоминало сон, и она с трудом поверила своим глазам, когда ландо остановилось перед массивными воротами, украшенными чугунным литьем в виде спелых колосьев пшеницы. Их с лязгом распахнули двое слуг, облаченных в такие же зеленые ливреи, что и кучер. Посыпанная гравием аллея вела вперед, заканчиваясь изящной дугой перед главным входом. Все еще зачарованная, Кэтрин спустилась с подножки, пораженная размерами и солидностью представшего перед нею здания. Лестница парадного крыльца, казалось, ведет в невообразимую высоту. Бовуар-Хаус! Нет, он не может принадлежать ей и в самом деле, не так ли?

Дом возвышался среди клумб с розовыми камелиями и азалиями с блестящей зеленой листвой. Выкрашенный белым, он был окружен широкими верандами, тянувшимися вдоль верхних этажей и опиравшихся на коринфские колонны, и все это удивительно гармонировало с окружающим ландшафтом – все было создано для достатка и богатой жизни. Аромат магнолий витал в воздухе, смешиваясь с запахом миртов, покрытых то пурпурными и розовыми, а то кроваво-красными цветами.

Двери распахнулись, и по широким ступеням ей навстречу спустились экономка и дворецкий. Оба были в ливреях, оба африканского происхождения, оба говорили по-английски с сильным французским акцентом, приветствуя свою новую хозяйку. Полковник представил их как Селесту и Пьера.

«Стало быть, просто по именам», – подумала Кэтрин. Элиза говорила ей, что на Юге не принято употреблять в отношении слуг «миссис», «мистер» или «мисс», как и не принято брать на службу белых. Селеста сделала книксен. Пьер поклонился. Кэтрин скованно ответила кивком. Прежде ей редко выпадала необходимость общаться со слугами. Миссис Даулинг можно было назвать служанкой с большой натяжкой. В дело вмешался Седрик, прибегнув к той неуловимой смеси фамильярности и снисхождения, которая тотчас была принята.

Сияя, Деламар предложил Кэтрин подняться по полукруглой лестнице во внутренние покои. Планировка Бовуар-Хауса напоминала особняк Седрика в Бристоле, хоть он и не был построен во времена короля Георга, а возводился всего лет тридцать назад, – копия вышла превосходной, весьма схожей с оригиналом.

Селеста, в своем идеально чистом зеленом платье, белоснежном чепце и крахмальном переднике, чинно сложив руки на животе, ожидала приказаний от Кэтрин. Полковник вмешался, видя, что девушка колеблется:

– Присмотри, чтобы весь багаж был доставлен наверх, Селеста, и помоги служанке мисс Энсон распаковать ее вещи в хозяйской спальне. Камердинеру лорда Гамильтона даны те же приказания. Скажи ему, пусть дожидается хозяина в синей комнате для гостей. – И он обратился к дворецкому: – Приготовь и подай нам минут через пять кофе на задней галерее, Пьер.

Если внешний вид Бовуар-Хауса с оштукатуренным фасадом, украшенным резьбой и лепниной, был выполнен в итальянском стиле, то внутренность его представляла полное смешение всех времен и стилей, имевшихся когда-либо в Европе. Деламар провел Кэтрин с Седриком в гостиную, обставленную мебелью рококо. Все здесь казалось чрезмерным: занавески с обилием бахромы и кистей, цветастые ковры, покрытые другими цветастыми коврами, обои с золотым тиснением, округлые светильники и классические статуи, всматривавшиеся в вечность, отраженную венецианскими зеркалами.

Седрик, этот законченный сноб и рафинированный аристократ, чьи фамильные особняки украшались одними оригиналами – будь то в городах или в сельской местности, – брезгливо сморщился при виде всей этой помпезности и едва ли не вульгарности. «Новые деньги против старых, – подумал он про себя. – Как символичны эти буржуазные стандарты: немереное количество денег при полном отсутствии вкуса. Его можно получить лишь по праву рождения – ни за какие деньги его не купишь».

– Так вы говорите, это и есть резиденция мистера Керригана? – спросил он у Деламара, ведшего их дальше, из одной набитой роскошными безделушками комнаты в другую, еще более роскошную. Седрик недовольно разглядывал широкие мраморные скамьи и такие же, черного мрамора, камины, лепнину на потолке в виде вычурного цветочного орнамента. Вдоль всей анфилады гостиных каждый дюйм стены был украшен замысловатой лепниной. Следующая дверь вела в бальный зал.

– Это была его резиденция, сэр.

– И он следил за устройством интерьера? – Седрик вполне был готов допустить, что ирландский иммигрант, обзаведшись кучей денег, состряпал все это безобразие.

– Нет, сэр. Когда он приобрел дом, здесь все уже было устроено. – Деламар был упоен этой роскошью, абсолютно не замечая брезгливости на лице Седрика и его сардонического тона. – Дом был построен дельцом из Филадельфии, который нажил огромный капитал, занимаясь морскими страховками, а потом спустил его, вложив деньги в ненадежное предприятие. Особняк поступил в продажу на аукцион, и мистер Керриган приобрел его.

– А как получилось, что его не реквизировала армия? Я слышал, что генерал Батлер присвоил все сколько-нибудь стоящие особняки либо сам, либо для своих господ офицеров. – Седрик провел немало времени на «Ионе», вытягивая из Уоррена подробности состояния города во время оккупации, слушая жалостные истории о нехватке продовольствия, распределении продуктов, и осаде. Война кончилась десять лет назад, а федеральные войска все еще не были выведены.

– Рассказывают, что когда генерал Батлер захватил город и явился под двери особняка со своими требованиями, Керриган заявил, что является британским подданным и посему не попадает под юрисдикцию военных властей, – удостоил их пояснением Деламар, едва заметно улыбаясь под тоненькими усиками.

Седрик отвечал ему холодным оценивающим взглядом, подумав: «А это довольно скользкий тип. Такие всегда знают, с какой стороны масло у бутерброда, и думают лишь о своих собственных интересах, не затрудняясь соображениями преданности или чести. Он наверняка был в первых рядах тех джентльменов из Конфедерации, что присягнули на верность правительству Соединенных Штатов. Иначе вряд ли бы ему удалось удержаться в Новом Орлеане и обстряпывать сомнительные делишки».

Уоррен рассказывал ему про союзных республиканцев, под чьим контролем оказывалась Луизиана. Свора чемоданников, которые кричали на всех перекрестках, что добиваются равных прав для чернокожих, а на самом деле использовали свое положение, чтобы получать взятки, разбазаривать различные фонды, – они пускались во все тяжкие, чтобы остаться подольше у власти. Они богатели просто на глазах. Был ли Деламар одним из них или, может быть, сотрудничал с такими?

– Вы хорошо знали мистера Керригана? – набравшись храбрости, спросила Кэтрин. – Он, наверное, был очень храбрым, раз поспорил с самим генералом. – Несмотря на пышность Бовуар-Хауса и на то, что понемногу она стала свыкаться с ролью его хозяйки, она чувствовала, что все здесь не так просто, как кажется с первого взгляда.

– Я работал вместе с ним, мисс Энсон, – отвечал Деламар, проводя ее через раздвижные двери на галерею, обращенную в сад позади дома. – Знал ли я его?

Полагаю, что этим могут похвастаться немногие. Он был странным человеком, хотя и обладал неповторимым ирландским обаянием. Кое-кто назвал бы его хитрым и скрытным. Но никто не смог бы отказать ему в проницательности. Он был превосходным финансистом, титаном в мире бизнеса. Все, к чему он прикасался, превращалось в золото.