Изменить стиль страницы

– Это большой дом у залива, – сказала она. – Столовая выходит на море. Там есть комната для гостей и для нас.

Шарль очень устал, ему хотелось перекусить, выпить чаю и немного отдохнуть перед сном, но глаза Лолы сверкали от возбуждения, и у него не хватило духа разочаровывать ее. Он снова надел куртку, и, оставив Ники с его родителями, они пошли через весь город к заливу.

Дом ошеломил Шарля. Он был большой, квадратный, трехэтажный, построенный из джерсийского гранита. На ставнях облупилась краска да на крыше не хватало одной-двух черепиц. Наверное, их сорвало ветром, налетевшим с моря, подумал Шарль, и тем не менее дом был весьма внушительным.

– Не знаю, сможем ли мы осилить такой большой дом, – с сомнением начал он, но Лола перебила его.

– Сможем. Я все подсчитала.

– Ну что ж, посмотрим… – все еще колебался он. Но Лола взволнованно схватила его за руку, глядя на него своими огромными глазами, и Шарль понял, что пропал. Почему она так уперлась в содержание пансиона и в ожидание гостей? Ведь из-за ее царственных манер следовало бы ожидать в гости ее. Он никак не мог понять ее, она оставалась для него загадкой, неотразимой загадкой. Но он обожал ее и ни в чем не мог отказать. И поскольку она была счастлива, то он был счастлив тоже.

«Ла Мэзон Бланш», разрекламированный как «первоклассный пансион», был открыт следующей весной. Лола хотела, чтобы на названии ее заведения сказалось русское влияние, но Шарль переубедил ее.

– Если мы назовем пансион по-иностранному, то это отпугнет клиентов.

– Но «Ла Мэзон Бланш» – тоже иностранное, – возразила Лола. – Для меня – иностранное. И для англичан тоже.

– Но не для Джерси, – терпеливо объяснял Шарль – Раз уж люди собираются приехать на Джерси, то они будут готовы принять французский язык или даже джерсийский местный говор. Но только не русский.

В конце концов Лола согласилась. Она была слишком счастлива своим новым предприятием, чтобы долго спорить, хотя не привыкла уступать. Она работала с утра до ночи, чтобы подготовить пансион к приему гостей, скребла полы, стирала занавески, чистила кастрюли и даже вооружилась кистью, чтобы освежить облупившиеся подоконники и наличники, и все это с Ники, который научился ползать с быстротой молнии и даже мог пройти несколько шагов, цепляясь за Лолину юбку, когда ему этого хотелось.

Когда пришло первое письмо, в котором заказывали номер на отдых, она хотела повесить его в рамочке на стену, хотя и знала, что никогда не сделает этого. Вместо этого она довольствовалась тем, что завела аккуратное досье и внесла в приход имена и даты, записала их в толстую тетрадь, специально купленную для этих целей. Потом она запаниковала, а вдруг эта семья окажется единственными отдыхающими в эту неделю – это будет так неловко! – а если единственными за все лето – то просто ужасно! Но, к ее облегчению, письма с просьбой забронировать место продолжали поступать постоянным ручейком. И хотя все еще оставалась необходимость повесить табличку «свободные места» над медным молоточком на свежевыкрашенной парадной двери, Лола решила, что это не так уж и плохо – по крайней мере, это даст ей возможность постепенно привыкнуть к содержанию пансиона.

Это лето из-за бизнеса было самым беспокойным в ее жизни. Прибывшие гости были очарованы приятным видом «Ла Мэзон Бланш» и вежливым обхождением, которое им предлагалось. Далеко не везде, например, можно было принять ванну, даже если за это взималась дополнительная плата (шиллинг за горячую воду, четыре пенса – за холодную); чашку чая или кофе можно было заказать в любое время и всего за три пенса; подаваемая на завтраки и обеды еда была не только вкусной и здоровой, но и достаточно разнообразной, чтобы вызывать восторг. Что же касается хозяйки… далеко не один очарованный гость, возвращаясь домой, рассказывал своим друзьям и родственникам о русской красавице, которая ухаживала за ними, и при этом романтически приукрашивал рассказ предположением, что она, может быть, является одной из дочерей царя, не убитой в Екатеринбурге, а спасшейся и живущей в Сент-Хелиере.

Скоро пансион стал преуспевающим, и на второй сезон. Шарль оставил работу в порту и стал помогать Лоле. Помимо приготовления пищи и уборки, которые она умудрялась делать сама, было еще столько дел! Была еще работа с документацией. Для Лолы она казалась трудной, потому что, хоть она и бегло говорила по-английски, письмо ей давалось нелегко. Была еще куча разной мелкой работы; чтобы поддерживать старый дом в порядке, надо было обустраивать сад – аккуратные цветочные клумбы и лужайку перед домом, большой огород, который завел на задворках Шарль, чтобы подавать к столу свежие овощи.

Но, несмотря на свою занятость, Шарль все же находил время брать старую шлюпку деда и плавать вместе с Ники, гордо восседавшим на кокпите. И хотя Шарль починил шлюпку и она не могла уже затонуть, все равно вода набиралась, и ему частенько приходилось возвращать Лоле малыша в насквозь промокшем комбинезончике.

– Малыш подхватит воспаление легких! – драматически восклицала Лола, но Ники никогда не болел. – Наверное, он самый крепкий ребенок на всем Ченел-Айлендс, – говорила она, а Шарль смеялся в ответ и говорил, что Ники точно такой же, как его мать.

Когда Ники было два года, Лола обнаружила, что снова беременна, и в следующем году родился Поль. И насколько Ники был послушным ребенком, настолько Поль был сущим разбойником. Еще не научившись ходить, он лез повсюду, ерзая на попке, как «смазанная маслом молния», – так описывала его повадки мать Шарля. За одно утро он успевал набедокурить больше, чем Ники за неделю. Поль на кухне был настоящим бедствием – как только Лола поворачивалась к нему спиной, он тут же вытаскивал банки и кувшины из кухонного шкафа и вываливал содержимое на пол, в спальнях стаскивал покрывала с кроватей с такой же скоростью, с какой она их застилала, в столовой обожал тянуть за угол скатерть, с душераздирающим грохотом роняя ножи, вилки и стаканы.

– Больше никогда! – гневно вопила Лола. – Это мой последний ребенок, ты слышишь, Шарль? Все, больше никогда!

Однако год спустя, летом 1925 года, как раз в разгар сезона, на свет появился третий младенец Картре.

– По крайней мере это девочка. С ней не будет столько хлопот, – прокомментировала Лола.

Я бы не стал за это ручаться, подумал Шарль, но ничего не сказал, зная, что всю ответственность за несдержанное обещание Лола возлагает на него.

Вопреки приказам врача, менее чем через две недели после рождения Софии (так она назвала младенца) Лола была уже на кухне и готовила для постояльцев. Вскоре и началось сказываться напряжение.

София была вполне спокойным ребенком, но грудные дети означают бессонные ночи в сочетании с долгими, заполненными работой днями, а это было уже слишком для Лолы. Сначала она стала плаксивой, а при ее изменчивой натуре временами просто впадала в истерику; потом у нее пропало молоко, и Софию пришлось перевести на рожок, к большому отвращению няньки, и в конце концов Лола так исхудала и вымоталась, что Шарль обезумел от беспокойства. Но беда была в том, что она совершенна не обращала на него внимания.

– Я чувствую себя хорошо! – кричала она на него. – Со мной все в порядке. А что может со мной быть? У меня слишком много дел, чтобы болеть!

Лицо ее становилось все более изможденным, впалые щеки подчеркивали и без того высокие скулы, а фиолетовые глаза казались огромными и темными. Но она продолжала работать все в таком же напряженном ритме, как автомат, запрограммированный на саморазрушение.

Как-то ночью Шарль проснулся и обнаружил, что ее нет в постели. Он обеспокоенно спустился вниз по лестнице в поисках жены и нашел ее лежащей на полу в кухне. Сначала он подумал, что она умерла, потому что рядом с ней валялась детская бутылочка. Шарль в ужасе подумал, что, наверное, у нее на руках была София и теперь ребенок задохнулся под распростертым телом матери. Но скоро он понял, что его страхи беспочвенны. София спокойно спала в своей кроватке – в первый раз за все время она заснула ночью, – а Лола была не мертвая и даже не в обмороке, как он поначалу подумал. Она спала – глубоким беззаветным сном, но, когда он все-таки разбудил ее, она не смогла объяснить ему, как оказалась на полу.