Однако Дебби больше всего заинтриговала спальня. Она была выдержана в той же цветовой гамме, что и весь дом: черно-бело-серой, просторная необычайной формы кровать была застлана шелковым покрывалом в черно-белую полоску, на ней в геометрическом порядке были разбросаны маленькие и большие подушки. Потолок был зеркальным, и три стены также целиком в зеркалах, и если бы в них отражался не столь агрессивно-модернистский интерьер, то подобная отделка больше подошла бы для борделя, чем для такой по-японски аскетичной комнаты.

Вначале Дебби нервировало, что она могла ежесекундно видеть себя в любом мыслимом ракурсе. Но постепенно она привыкла, и ей начало это нравиться, поскольку она сама же любовалась своим прелестным отражением.

Дебби была достаточно разумна, но она и в самом деле наслаждалась своей миловидностью, а поскольку внешность была ее «инструментом», то ей было полезно следить за собой, не рассыпались ли у нее по спине волосы, не помялась ли юбка.

Дебби понимала, что зеркала здесь висят не для того, чтобы она ухаживала за собой, но ничего не имела против. В конце концов Луи – далеко не Барри, с его бычьей шеей, грязной майкой и раздутым от пива брюхом. У Луи красивое тело, гладкое и податливое, мышцы играли у него на плечах, на сильных стройных бедрах. Благодаря зеркалам она могла видеть, как они занимаются любовью, и это еще больше возбуждало ее. Очевидно, это имела в виду Грэйс, это чудесное завораживающее чувство, которое хотелось испытывать вновь, и вновь, и вновь. Но, похоже, Грэйс могла наслаждаться с кем угодно. Она же, Дебби, – только с Луи.

Когда Луи попросил ее переехать к нему, Дебби подумала, не захочет ли он, чтобы она оставила работу у Бенни, но он не сказал ничего. Он был вполне счастлив, что она продолжает работать там, и она приезжала домой на такси, когда его не было в клубе и он не мог прихватить ее. Кроме того, он горячо поддерживал ее танцевальные занятия и уроки, на которых она обучалась изящной, как у манекенщицы, походке. Плюс к этому он добавил уроки правильной речи (и оплачивал их), чтобы уничтожить последние следы ее западного провинциального произношения. Но Дебби едва ли нуждалась в них. Врожденная способность к мимике позволяла ей копировать его интонации, запоминать каждое сказанное им слово. Господи, ну разве она не переняла уже тягучую вест-эндскую манеру растягивать слова, как Грэйс? А еще естественнее у нее получалось глотать слова и пропускать гласные, как Луи.

Кроме уроков, в ее жизнь вошли увлекательные покупки. Дешевенькие платьица, купленные в недорогих магазинах, она отправила в Охсфам, в приют, а Луи с ног до головы одел ее у Мэри Квант и Бибы – модно и изящно. Он не мог позволить, чтобы его видели в обществе женщины, одетой из второразрядного магазина. Дебби могла бы не заметить разницы, но он, безусловно, мог. Чтобы купить туфли, он свозил ее к Аннелло и Давиду, известным своими изысканными моделями, прическу сделали у Видала Сассуна. Бенни пришел в ярость, когда она в один прекрасный день явилась на работу с короткой гладкой стрижкой: по его понятиям девушка, принимающая в клубе гостей, неизменно должна была обладать кудрявыми, как у Барби, волосами до плеч. А увидев на ней ювелирные украшения, он не на шутку встревожился. Золотые цепочки, литой браслет а-ля рабыня, сапфировые серьги, часики от Картье.

– Надеюсь, вы понимаете, что делаете, – как-то раз проворчал он Луи. – Надеюсь, вы надежно подстраховались, позволив ей носить все это. Потому что в мои обязанности не входит покрывать личные расходы моих девушек, тем более если суммы исчисляются тысячами фунтов.

– Не беспокойтесь об этом, старина. Существует достаточно источников дохода, – улыбаясь, ответил Луи.

Ему доставляло удовольствие разыгрывать перед своей Киской Санта Клауса. Ему было всего двадцать пять лет, а у него, похоже, имелось уже все: постоянный денежный поток с игорных столов, хороший дом, приятная внешность и такая красивая молодая соблазнительная девушка, от которой у мужчин слюнки текли, – и, по его мнению, она была значительно моложе, чем говорила. Луи был очень рад, что не поладил с отцом и уехал с Джерси. Его отец отстал от жизни, а Джерси – такое степенное нудное место, жители его кисли в заботливо инвестированном богатстве и чувстве собственного достоинства. Ему намного лучше вдали от него – по крайней мере на время, он делал много денег и прекрасно проводил время между сделками.

Возможно, когда-нибудь, когда отец начнет терять хватку, он вернется, подобно молодому льву, становящемуся во главе прайда, когда старый вожак больше не может вести за собой. Но сейчас он вполне счастлив здесь.

И Дебби тоже была счастлива.

– У тебя есть кто-нибудь из родных, Киска? – как-то ночью спросил Луи у Дебби.

Они лежали на кровати, аккуратно заправленной черно-белыми шелковыми простынями, и отдыхали после того, как насладились любовью. Дебби припала головкой к его плечу, разглядывая свое отражение в огромных зеркалах над кроватью и раздумывая, что ему ответить. О Барри, конечно, она говорить не будет, это точно. Ей было так стыдно из-за всего, что он проделывал с нею, и она знала, что никогда никому об этом не расскажет. Это было ее тайной – и она заберет ее с собой в могилу. К тому же она безотчетно боялась, что если Луи узнает правду о ее прежней жизни, то не захочет больше иметь с нею дела. Но сегодня ей вдруг захотелось рассказать ему, чтобы они стали близки не только физически, но и эмоционально. Если он узнает обо всем и не отвергнет ее, она будет полностью в безопасности: тогда ей больше нечего будет бояться.

– У меня есть только мать, – нерешительно ответила она.

– А ты никогда не навещаешь ее?

– Нет. Она не желает меня видеть. Она была очень рада, когда я уехала. Я всегда раздражала ее.

Луи расхохотался. По его опыту матери были не такими. Его мать всегда стойко защищала его, он знал, что вызывал бесконечные трения между ней и отцом, и всегда наслаждался ощущением власти, которое это ему давало. Мысль, что мать не хотела видеть Дебби, показалась ему дикой фантазией. Он решил, что Дебби таким образом выгораживает себя, чтобы оправдать свое бегство из семьи.

– Ну давай, Деб, – непринужденно сказал он. – Я уверен, это неправда.

Он почувствовал, как она слегка отодвинулась от него.

– О чем бы ты хотел узнать?

– Ну не знаю, я думаю…

– Я всегда мешала ей, как только родилась, – продолжила она, ей вдруг очень сильно захотелось рассказать ему обо всем. – Я не притворяюсь, Луи, она правда не хотела меня. И не только когда я была младенцем – младенцы ведь всегда мешают, правда? – и когда была ребенком – тоже. Я всегда была неприкаянной. Меня даже забирали в приют, потому что она любила веселиться и бросать меня одну. Это было так страшно. Как-то ночью мне показалось, что в дом ворвался разбойник, и я с криком выбежала на улицу. Соседи сообщили в полицию, что я часто остаюсь по ночам одна, и работники из социальной службы пришли и забрали меня.

Она умолкла. Ее била дрожь от этих воспоминаний.

– А ты долго находилась в приюте?

– Слава Богу, нет. Мама обещала больше не бросать меня, и мне позволили вернуться домой.

– Вот оно что! – воскликнул Луи. – Но если она и в самом деле не хотела тебя, она бы оставила тебя там, не так ли?

Дебби вздохнула. Если так повернуть, то и правда можно подумать, что мать хотела быть с ней. Но она лучше знала, в чем дело.

– Нет, ты не понимаешь. То, что меня забрали, было для нее своего рода оскорблением. Когда она привела меня домой, то задала хорошую трепку за то, что я устроила ей эти неприятности, вот и все. Она никогда не целовала меня, никогда не обнимала или что-то такое. Только била меня, потому что я ей мешала.

– А потом она оставляла тебя одну?

– О да. Она выдержала дома несколько недель, но все время была такой злой, говорила, что я у нее как чирей на заднице, и грозилась отправить меня обратно, если я сделаю что-нибудь не так. А потом опять вернулась к старому. Впрочем, я не возражала. В конце концов, я же знала свою мать.