Несмотря на усталость, ее глаза расширились. Он добавил, глядя на нее:

– Раз мы вместе путешествуем, людям захочется знать, кем мы приходимся друг другу.

Она глубоко вздохнула и согласилась:

– Ну, да. – После этого с видом благодетельницы, невзирая на крайнюю усталость и плачевные обстоятельства, заявила: – Можете отвечать, что я вам сестра.

Он откинул голову, но не засмеялся. Снова посмотрев на нее, он сказал:

– У вас один разговор и внешность, а у меня совсем другой. Тут и дураку понятно, что мы с вами спрыгнули с разных веток.

– О Мануэль! – Она потупилась. – Простите меня. Я буду стараться вести себя иначе. Придется!

– Себя в один присест не переделаешь. Лучше уж выдавайте себя за дочь моей покойной сестры, воспитывавшуюся в монастыре или в другом подобном месте.

Она покачала головой.

– Это будет только хуже. У меня не получится называть вас дядей.

– Почему? – Вопрос прозвучал агрессивно, и она поспешно ответила, желая его успокоить:

– Просто потому, что вы не выглядите достаточно пожилым.

Он вскочил на ноги, огляделся и проворчал:

– Этот замысел – сущее безумие, мисс Аннабелла, вы и сами это понимаете. Поблизости наверняка найдется дом, где согласятся вас принять…

Не прошло и нескольких минут, как она больше всего на свете захотела вернуться к удобствам, чего бы это ей ни стоило, однако сейчас ее уста изрекли:

– Я не хочу приюта. Единственный путь, каким я могу оказаться в одном из домов в этой местности, – это вход для прислуги. Мое происхождение должно быть известно всему графству. Я стану занозой в глазу у любого, с кем прежде встречалась. Если я что-то и усвоила за последние недели, так это то, что люди не выносят бесчестья. Я познала это на собственном опыте, мне невыносимо предстать перед кем-либо, кто знал меня раньше. – Она запнулась. – За исключением вас. Как ни странно, мне все равно, что вам обо мне известно, Мануэль.

Она надеялась, что эти слова смягчат его, превратят в прежнего Мануэля, каким она знала его раньше, однако он всего лишь пробурчал что-то невнятное, отвернулся и отправился к каменной изгороди. Когда он скрылся из виду, она уронила голову на грудь и крепко закрыла глаза руками, чтобы не расплакаться. Вместо того чтобы давать волю слезам, ей следовало хорошенько поразмыслить. Главное сейчас – получить какую-то работу, пусть даже самую неблагодарную, чтобы заработать на проезд до Лондона. Там она найдет место. В этом она не сомневалась. Пока что ее задача заключалась в том, чтобы не огорчать Мануэля. Если бы только не усталость и не боль в ногах! Она сбросила туфли и, удостоверившись, что Мануэля нет поблизости, поспешно приподняла юбку и, отстегнув резинки, спустила чулки. Оказалось, что мозоль лопнул и чулок прилип к обнаженной ранке. Она попробовала его оторвать, но боль оказалась такой острой, что она повалилась на бок. Пролежала так несколько минут, а когда опомнилась, выяснилось, что Мануэль стоит рядом. Он рассматривал ее ногу.

– Я натерла пятки.

Он присел, схватил ее за лодыжку, приказал терпеть и дернул за чулок.

– Ох! – Она чуть не лишилась чувств.

– На вас надета нижняя юбка?

– Нижняя?.. Надета.

– Придется вам оторвать от нее пару полосок на бинты.

Она послушно кивнула.

Он отошел к своему мешку, нарочито отворачиваясь. Она оторвала от нижней юбки кружево, а потом полоску шириной в три дюйма.

– Готово, – сказала она.

Он разорвал полосу на две части, смочил один конец настойкой Эми и обвязал Аннабелле ногу, как будто это была щетка над лошадиным копытом.

– Надевайте башмаки, – приказал он. – В туфельках здесь не пройти.

Она подчинилась. Переобувшись, посмотрела на свои ноги, обутые в башмаки Эми. Зрелище было отталкивающее; она попробовала идти, но башмаки напоминали пудовые гири.

– Ничего, привыкнете.

Она сильно сомневалась в этом, однако поспешно сказала:

– Разумеется, Мануэль. Благодарю вас, так мне гораздо удобнее.

Они снова уселись на сено. Мануэль сказал:

– Мы передохнем, а потом пойдем в Корбридж, а оттуда в Хексэм. Там фруктовые сады, должна найтись и работенка.

Он лег и повернулся на бок. Немного погодя она тоже прилегла. Однако ей не удавалось побороть смущение: спать рядом с Мануэлем она никак не могла…

Когда проснулась, солнце стояло прямо над головой. Она попробовала пошевелиться, но это оказалось невозможно. Она испугалась, что пригвождена к земле, и скосила глаза. В поле ее зрения попал Мануэль, он чистил ногти карманным ножиком. Судя по его виду, он проявлял терпение и готовность ждать. Однако это все еще был не тот Мануэль, которого она знала: этот выглядел гораздо старше, лицо уже не казалось таким загорелым, выделялись только красные рубцы на подбородке и на шее.

Она с усилием села и сказала:

– Надо было меня разбудить. Я слишком долго спала.

– Еще только утро. Вам лучше?

– Я вся затекла.

– Ничего, разойдетесь. – Он встал. – Нам бы найти деревню, чтобы подкупить съестного. Правда, это будет нелегко: ведь сегодня воскресенье. – Он поднял свой мешок. – Вы готовы?

Ни о какой готовности не могло быть речи: она была еще сонной, тело ныло так, словно ее топтали ногами. Но он уже шел прочь от стога. Ей снова отчаянно захотелось вернуться в родной, уютный дом. Дело близилось к полудню, а в это время летом они пили прохладительные напитки, а зимой горячий шоколад. С трудом выпрямившись, она подхватила свой узел и заковыляла за Мануэлем.

Она была не одинока в своем желании вернуться. Мануэль напряженно ломал голову, что он будет с ней делать. Она не сможет выносить эту жизнь, к тому же у него и без этой навалившейся на него ответственности от тревоги раскалывалась голова. Всю ночь ему чудилось, что рядом с ним по дороге тащится мертвец. Свет луны падал на лицо Легренджа, при жизни багровое и перекошенное от злобы, а теперь побелевшее и безжизненное. Он погиб от его руки! Мануэль всегда боялся силы, заключенной в его руках. Марджи твердила ему: «Тебе бы быть объездчиком, кулачищи у тебя чугунные». Иногда она брала его руку, смотрела на ладонь и говорила: «Славные у тебя руки, Мануэль. Таким рукам все под силу. Но они созданы не для тяжелого труда». Ах, Марджи, твоими бы устами… Однако она предсказала многое из того, что с ним произошло; она предупреждала его не поднимать руку на ближнего. Это случилось после того, как он огрел Питера, когда тот набросился на нее. Питер был втрое старше его и вдвое крупнее, но все равно рухнул как подкошенный, а ведь Мануэлю было тогда всего пятнадцать лет. Перед смертью она предсказала: «Быть тебе богатым, парень». Богатство? Он не стремился к богатству, с него хватило бы работы и крова на зиму. Перезимовав, он отправится на поиски солнечной страны, всегда манившей его. Только отныне, где бы он ни оказался и как долго бы ни прожил, ему не забыть, что он лишил жизни человека.

Они прошли около мили, прежде чем он нарушил молчание.

– Вы лучше помалкивайте, пока к вам не обратятся, – грубо сказал он. – Сможете отвечать «ага» вместо «благодарю вас»?

– «Ага»? – удивленно переспросила она.

– Вот-вот. Чем меньше вы будете открывать рот, тем меньше привлечете к себе внимание.

– Понимаю. Я попробую, Мануэль.

– А вместо «да» говорите «угу».

– Хорошо.

Они прошли в молчании милю, потом еще одну и еще. Местность была красивой. Деревеньки состояли из каменных домиков, белевших на солнце свежей известкой. Дома покрупнее стояли посреди ухоженных садов. Жители посматривали на них, но помалкивали. Мужчины были одеты кто по-воскресному, кто по-будничному; они приветствовали ищущую работу пару, каких было много в те дни. Всего два года назад бродяги были редким зрелищем, не считая профессиональных нищих и цыган, но сейчас, когда усадьбы одна за другой увольняли слуг, в скитальцах не было недостатка.

К четырем часам они добрались только до Овинхэма, потому что Аннабелла все сильнее хромала. Мануэль держался берега Тайна. Увидев, что дальше она идти не сможет, он отыскал на берегу местечко, где она смогла присесть, свесив ноги в воду.