«Я не хочу никаких несчастий, – думала Дези. – И заранее полна глубокой любовью к будущему избраннику. Я была любима в прошлом. Меня не беспокоит, кто он, богатый человек или бедный, нищий парень, вор, лишь бы мы любили друг друга».

Разочарование. Тот далекий бал, устроенный для Флоренс, не вернешь. Не то чтобы этот бал не имел успеха. Он закончился, когда птицы засвистели в саду, прежде чем ушел последний гость. Дези танцевала сто раз. Ей отпускали комплименты, преувеличивали ее достоинства, обожали, и она целовалась внизу на лестнице со смелым, но смущающимся гвардейцем. Однако ни один молодой человек не взволновал сильно ее чувств.

Все эти поцелуи в щечку, все эти воспитанные молодые мужчины были такими глупыми.

Она отпустила реплику в их адрес Эдвину, когда они оба сидели за десертом в комнате, где проходил бал. Они положили ноги на маленький позолоченный стул, радуясь перерыву, рядом с сонной измученной компаньонкой, сопровождавшей кого-то из девушек.

Эдвин сказал, что, по его мнению, девушки тоже были глупые.

– Я бы променяла всех этих англичан голубых кровей на одного забавного француза, – высказала Дези свою точку зрения.

– Я то же скажу о женщинах, только о немецких, вместо французских.

– В самом деле? Но я всегда думала, что немки тоже очень глупы. Толстые, тяжелые фройлен.

– Некоторые да, но не все.

Эдвин выглядел смущенным, и Дези воскликнула:

– У тебя есть какая-то особенная? О, скажи мне. Ты любишь ее?

Эдвин покраснел. Он еще легко краснел, да к тому же выпил шампанского и был откровеннее, чем обычно.

– Да, у меня есть. Только, ради Бога, не говори никому.

– Почему? Родители не одобрят?

– Не только они. Но каждый, кто узнает.

– Эдвин! У тебя недозволенная любовная связь?

– Не точно. Я думаю, мы не можем поступать так, как не принято. Кроме того, начнутся разговоры и будут держать пари. Господи! Не так много удовольствия от этого.

– Она замужем?

Эдвин колебался, но потом подтвердил.

– Эдвин! Да ты с ума сошел! А твоя карьера?..

– Мужчины забывают даже о своей карьере, когда они любят! – сказал Эдвин с жаром. – Ты наблюдала это, юная Дези? Ты когда-нибудь это обнаружишь. Знаешь, я заметил, что только одна пара из десяти, а может, и меньше, счастлива в браке без осложнений или разводов, или явной антипатии. Посмотри на маму и папу.

– Но мама обожает папу! Она абсолютно одурманена им даже в ее возрасте!

– Но он не одурманен ею. Ты только смотри во все глаза и слушай ушами, и ты увидишь это. Дьявол побери, он устроил хороший спектакль из всего этого в нынешнем году! Говорю тебе, я не буду подобно ему жениться на деньгах или по рассудку, а только по любви.

– Я тоже никогда! – пылко сказала Дези. – Все равно, если даже большие осложнения…

– Тогда не бывает больших осложнений, если любовь сильная.

– И значит, ты и эта фройлен… нет, она должна быть фрау, раз она замужем… вы решили?

– Она не фрау, она баронесса! – жестко сказал Эдвин.

– Эдвин! – Дези была ошеломлена и заинтригована в третий раз. – Это о ней ты рассказывал за обедом однажды? Талия?

– Да.

– Она очень красива?

– Очень.

– А она любит тебя?

– Естественно. Стал бы я говорить так сейчас. – Монокль выпал у Эдвина из глаза, и он стал неожиданно похож на мальчишку и сказал: – Но мы не могли упоминать об этом, пока я не провел с ними уик-энд, с ней и ее мужем, в их замке в Силезии. Это была охотничья компания. Я надеялся на лучший счет, и это было большое веселье, а Талия сказала, какая жалость – это про мои глаза, помешавшие моей военной карьере. Она сказала, что я был бы лучшим солдатом даже чем Хорст – ее муж, – а он один из лучших. И тогда неожиданно я поцеловал ее, и она хотела поцеловать меня, и это было все! Счастливый конец.

– Ты имеешь в виду… все! – воскликнула Дези.

– О Господи, нет, не это! Я не зашел так далеко. – Эдвин прищурился. – Ты думаешь, я не хочу?.. Я сделаю это, если представится удобный случай.

– О Эдвин, будь осторожен!

– Я осторожен. И я не должен был тебе это говорить. Почему я рассказал?

– Не знаю. Потому что мы оба выпили шампанского. Так я понимаю. О Эдвин, дорогой, прости меня!

Он едва улыбнулся.

– Ты добросердечная маленькая штучка, не так ли? В отличие от Фло ты не такая холодная пока еще в этом доме.

– Думаешь, нет? Я иногда чувствую холод. Эдвин понимающе кивнул.

– Тепло в доме было только однажды, да и то короткое время, когда у Фло и у меня была гувернантка, ее звали мисс Медуэй. Тебя еще на свете не было. Мы любили ее, но мама отослала ее, и тогда наступил холод.

– Я не чувствую холода от папы, только от мамы.

– Я знаю. Она никогда не имела привычки взглянуть на нас, когда мы были маленькими. Ты заметила это? Но она, конечно, думает, что все это делала. Ох, ладно, а кто ласковый? Кто ласковый? – Он сжал ее плечи. – Давай потанцуем еще один танец, прежде чем ляжем спать. Это была хорошая ночь, даже лучше, чем если бы я был с Талией, а ты со своим французом.

Дези обняла его и начала нежно вальсировать с ним, напевая про себя.

– Он, может, был француз. Мог быть итальянец или швед, или турок, или русский. А сейчас я думаю, что, может быть, и англичанин, – изменила она свое мнение, кружась в вальсе. – Я никогда не думала, что ты был добрым. Но ты добрый, знаешь? Я целиком отдамся любви, когда она придет. Но я буду осторожной.

– Осторожность и любовь несовместимы.

– Ты такой красивый без этого дурацкого монокля. Не то чтобы трепетно-воодушевленный, но красивый.

– Но без монокля я не вижу предметы.

– Ты можешь никогда не жениться на ней, Эдвин.

– Пока барон не умрет. Мы можем драться на дуэли.

– Ты сумасшедший. Может, он тебя убьет!

– Я сказал тебе, что я лучший солдат, чем Хорст.

– Не дразни меня. Не ходи на охоту с ним. Кроме того, не доставляй себе удовольствия ездить в силезский замок. Никогда.

– Да, здесь есть одна помеха. Мамин кошелек не хочет раскрываться. Она сказала, что я должен сам нести ответственность за свою судьбу.

– А ты?

– Я собираюсь осуществить чертовски хорошую идею.

Флоренс вернулась домой как триумфатор, с грудой чемоданов.

– Прямо как царица Савская, только нет царя Соломона, – пробормотала Дези с неприязнью.

Однако, когда чемоданы были распакованы и месяцем позже выставлены как великолепный островок на этаже «Боннингтона», Дези замерла от восхищения. Эффект был ошеломляющим, когда Флоренс, подумав, преподнесла еще кое-что: рассказала о том, как она ждала царя и царицу.

Более того, Флоренс совершила второй блестящий ход. Русский балет открыл сезон в Ковент Гарден в прославленные дни праздничного действа, в честь коронации короля Георга и королевы Мэри, и Флоренс уговорила некоторых членов привилегированного общества, не только Нижинского – великого танцора, в нем она была уверена, но и нескольких влиятельных людей с такими же громкими именами, присутствовать на открытии выставки. Она могла рассчитывать, что этот факт будет освещен во всех утренних газетах и послужит рекламой, а она развесит яркие плакаты по всему фасаду «Боннингтона».

– Надеюсь, они приедут не в театральных костюмах? – сказал Адам Коуп Беатрис с некоторым опасением.

– Не приведи Господи, нет!

– Я слышал, что они стыдятся носить эти вещи, – пробормотал Адам. – Мы должны думать о наших старых покупателях.

– Балет, я полагаю, большое искусство, – ответила Беатрис, желая сделать уступку усилиям своей дочери.

Она могла добавить, чтобы успокоить Адама, что они будут одеты в обычную одежду вместо вещей, которые стесняются надевать. Танцовщики собираются посмотреть так, кое-что.

Однако она ошиблась в большей степени, чем в первом случае.

Магазин наводнила толпа. Словно все, кто был в театре Ковент Гардена, все, кто смотрел блестящего Нижинского в балете «Петрушка» в предыдущий вечер, пришли сегодня в «Боннингтон» покупать кукол-петрушек и игрушку «казак-танцор», и великолепную красно-золотую парчу, и отороченные мехом пелерины, и те странные, варварских времен колье и кольца. Флоренс взволнованно докладывала, что уже продана одна соболиная шуба (она вложила деньги в шесть штук, на пробу), и наконец очень богатый лорд проявил большой интерес к шкатулке с золотом и эмалью, инкрустированной изумрудами и рубинами, работы Фаберже. Это не был редкостный бриллиант, который королева Мэри надела вчера вечером, когда была в театре, но безделушка, к которой Беатрис никогда бы не осмелилась прицениться. Она все еще опасалась, что они потерпят от этого убытки, хотя Флоренс утверждала, что вещи продадутся, пока выставка – гвоздь сезона, и прежде, чем мама кончит сомневаться, не понесут ли они убытки.