Специалист в области истории развития общества и хозяйства России с древнейших времен, Покровский неоднократно представлял советскую науку на международных конгрессах и конференциях историков. С 1929 - академик АН СССР. Неоднократно избирался в состав ВЦИК и ЦИК СССР. Присутствовал на XVI съезде ВКП (б), на котором был избран в состав Президиума ЦКК ВКП (б).

С 1929 Михаил Николаевич Покровский был серьёзно болен раком. Скончался 10 апреля 1932 года в Москве. Был кремирован, прах помещён в урне в Кремлёвской стене на Красной площади в Москве.

Объясняя схематичность и противоречивость некоторых своих концепций, Михаил Николаевич Покровский писал: «Историки следующего поколения… сумеют, вероятно, понять и объяснить историческую неизбежность этих противоречий… Они признают, что уж кому-кому, а нам, работавшим в сверхдьявольской обстановке, нельзя ставить всякое лыко в строку… что, благодаря нам, им есть с чего начать». Тем не менее, надежды Покровского на дальнейшее развитие предложенных им исторических методов были перечёркнуты распространявшимся с середины 30-ых годов субъективными тенденциозными оценками его наследия. Посмертно в адрес Покровского были выдвинуты политические, околонаучные и научные обвинения в «вульгарном социологизме», «антимарксизме», «антипатриотизме» и «очернительстве истории России» причём теоретические претензии (за преувеличение роли торгового капитала в развитии царской России) отодвигались на задний план политическими обвинениями.

Беспрецедентная по своим масштабам кампания уничтожающей критики взглядов покойного учёного была начата в 1936. В условиях уничтожения оппозиции и установления собственной безраздельной личной власти Сталину было удобнее опереться на опыт имперской государственности, чем на идеалы русской революции. Новая этатистско-патриотическая концепция истории, утверждаемая генеральным секретарём в науке, давала оправдание и для установившейся авторитарно-бюрократической системы власти.

Гонения на историческое наследие Покровского были связаны с неприятием историком культа личности Сталина, сталинистских историографических оценок «великих личностей отечественной истории» (в первую очередь, Ивана IV и Петра I, резко критикуемых Покровским, но превозносимым сталинской традицией), а также тенденций к реставрации великорусского патриотизма и шовинизма. Кроме того, свою роль сыграли отрицание Покровским и его последователями национальных традиций и скептическое отношение к политике русского царизма, противоречившие потребностям высшего руководства. Сложившаяся в 20-ые годы обширная школа Покровского была объявлена «базой вредителей, шпионов и террористов, ловко маскировавшихся при помощи его вредных антиленинских исторических концепций». Хотя некоторая часть учеников Покровского присоединилась к травле учителя, большая часть школы Покровского была уничтожена в ходе кампаний массовых репрессий. Книги Покровского изымались из библиотек, а учебники по истории переписывались в соответствии с новой исторической концепцией. Посмертный разгром Покровского был довершён двухтомником «Против исторической концепции М. Н. Покровского» (М.-Л., 1939-1940). После снятия обвинений против Покровского и его школы к 1962 году интерес к его работам восстановился.

Сочинения

Русская история с древнейших времен до смутного времени, М., 1896-1899.: Бюрократия

Русская история в самом сжатом очерке, ч. 1-3, М., 1920-1923. (Djvu)

Очерк истории русской культуры 1 изд., М.. ч. 1-2, 1915-1918.

Октябрьская революция. Сб. статей, М, 1929.

Избранные произведения, т. 1-4, М., 1965-1967.

Столыпинщина

Библиография

Очерки истории исторической науки в СССР, т. 3-4, М., 1962-1966.

Памяти М. Н. Покровского (1868-1932), М., 1932.

Соколов О.Д. М. Н. Покровский и советская историческая наука. - М., 1970.

Чернобаев А.А. «Профессор с пикой», или Три жизни историка М. Н. Покровского. - М., 1992.

Чернобаев А.А. М.Н.Покровский - "президент Москвы" // Гусевские чтения. - М., 2005. - С.138 - 158.

Кагарлицкий Б. Разгадка сфинкса. Забытая история Михаила Покровского

Милюков П. Н. Величие и падение Покровского

Возможен ли социализм в такой стране, как Россия? Под «такой» страной разумелась при этом отсталая земледельческая Россия, не прошедшая через горнило «капитализма» и доступная, по степени своей социально-политической эволюции, самое большее, для какой-нибудь «буржуазной революции» с соответственной «республикой» в результате. Этот вопрос задавали себе деятели коммунистического переворота накануне 25 Октября. Некоторые из них, как Каменев и Зиновьев, отвечали на него отрицательно: нет, социализм в России невозможен. Люди, так думавшие, теперь расстреляны; но вопрос о том, введен ли в России социализм в результате революции, остается и до сих пор спорным, несмотря на строгий приказ Сталина, раз навсегда решившего: социализм в России введен, и больше об этом говорить не нужно. Это - в порядке практическом.

А в порядке теоретическом, где все-таки приходилось несколько церемониться с логикой фактов, щекотливый вопрос, тревоживший совесть Каменева, давно был заменен другим, менее откровенным: возможно ли ввести социализм в России хотя бы после того, как его введут у себя более прогрессивные страны, поощренные к этому русской революцией? Так ставил вопрос давно уже Троцкий (1905): на необходимости этой отсрочки была основана его теория «перманентной революции». Но после того, как отсрочка, принятая и Лениным - для введения социализма в других странах,- затянулась до бесконечности, а русская революция была все-таки произведена, так сказать, в кредит, возник снова вопрос о том, каков же смысл этой революции.

У Маркса на этот раз нельзя было искать ответа; приходилось рубить с плеча. И Сталин, уже совсем не считаясь ни с фактами, ни с официальной доктриной, просто-напросто декретировал: возможно, значит, и введение социализма в одной стране (т. е. не дожидаясь других). Формула стыдливо умалчивала, что этой «одной» страной была все-таки отсталая Россия, т. е. вопрос возвращался к исходной точке. Но то было время, когда рассуждать вслух о подобных вопросах было уже строго запрещено. Оставалось только заменить осторожное «возможно» циническим «уже существует», и цикл теоретических рассуждений о смысле русской революции можно было объявить официально законченным.

Однако же оставалась инстанция, к которой поневоле приходилось апеллировать: русская история. Нельзя же было объявить русскую историю небывшей и запретить всякое знакомство с нею. Оставался один выход: переделать историю на свой лад в угоду официальной доктрине. Доктрина учила, что в царство социализма переходят через вполне развитый капитализм. Но разве в России не было капитализма? Было, правда, старое течение старых русских народников, которые в наступление социализма верили, а капитализм в России отрицали. По этому учению социализм мог - и даже должен был - водвориться в России и помимо капитализма. Но для нового поколения русских марксистов этот исход был неприемлем. Им нетрудно было доказать - это и не отрицалось исторической наукой,- что капитализм в России все-таки был. Невозможно было доказать, что он дорос до той степени, какая требовалась по Марксу для безболезненного перехода в социализм.