Вполне возможно допустить, что этим первичным континентом и была Гиперборея, занимавшая всю северную полярную область планеты, где еще не было «горизонтального» разделения на Восток и Запад, да и климат был совершенно иным. Но с ее расколом и дрейфом этих осколков на юг, где и возникли «восточно-западные» координаты, она полностью прекратила свое существование, и ни один из современных континентов не может считаться ее «единственным преемником». (Поэтому то и дело объявляемое различными археологами «открытие Гипербореи», а также исторические «реконструкции» на основе раскопанных ими черепков вызывают лишь ироническое отношение.[33]) В этом макроисторическом процессе вполне могли возникать и исчезать и какие-то иные континенты, отголоски чего мы наблюдаем в мифологических преданиях о Лемурии, Атлантиде и т. д.

Гиперборея как традиционный символ Севера превратилась в утопический архетип, доступный постижению лишь интуитивным образом. Именно об этом, как представляется, спел Борис Гребенщиков:[34]

Впрочем, наиболее проницательные академические ученые вполне признают реальность этих «утопических мифов». Известный исследователь Античности Алексей Лосев вообще называет миф «наиболее яркой и самой подлинной действительностью». Но учит при этом, что «миф поддается познанию лишь мифологическим же образом». Именно этот тип познания широко практикуется именно в «восточных» религиях, которые, по причине отсутствия в них жесткой догматической структуры, часто считают именно мифологиями. Для сторонников «западных», авраамических религий обращение к этому опыту может оказаться не просто небесполезным, но даже и необходимым для более глубокого постижения собственных традиций. Даосский или дзенский парадокс способен ярче высветить некоторые фундаментальные основы «западных» религий, чем многотомные догматические толкования. К слову, уникальный пример такого свободного владения «языками» разных религий подал сам Генон, который блестяще продемонстрировал их органичное «гиперборейское родство». Оно не означает некоего внешнего смешения этих «языков», но открывает их внутренний объем и ризоматическую (→ 1–3) взаимосвязь.

Это северное «многоязычие» находит свое живое воплощение в культуре постмодерна. Так, один из героев Виктора Пелевина открывает вселенский религиозный парадокс:

Это озарение весьма напоминает афористичные пассажи об искусстве из «Ориентации — Север».

В культуре постмодерна, несмотря на ее кажущийся «хаос», есть, тем не менее, довольно четкие «правила игры». Так, по Жаку Дерриде,

Поэтому, говоря далее о религиозных утопиях, мы не будем «растекаться мыслию по древу», но представим интерпретацию некоторых из них с точки зрения православной традиции, прослеживая ее собственную логику. Подчеркнем лишь, что нас этот «религиозный текст» интересует в особенности как опыт «прикладного богословия». Здесь весьма показательна мысль известного киевского политического утописта, «провiдника» Дмитро Корчинского:

Мы будем играть в эту игру, но — за исключением «идеологии государств», которая в XXI веке интересовать уже никого не будет. Влияние религии действительно возрастает, только носит уже не «государственный», а общецивилизационный характер. Можно допустить, что для кого-то конец государств и означает «конец истории», однако для нас это начало истории глобальной цивилизации. В которой, однако, никакие локальные особенности не стираются, но вплетаются в нее, создают ее многомерность. (→ 1–8)

Итак, мы намерены развить взгляд на историю религиозных утопий с точки зрения «православного фундаментализма». Хотя ортодоксальным[35] жрецам этого культа такой взгляд наверняка покажется враждебным. Но — «идущий на север не боится ночи».[36]

Религии, которые принято называть авраамическими (по причине их общего восхождения к библейскому праотцу Аврааму) — иудаизм, христианство и ислам, — в отличие от политеистических культов основываются на вере в единого трансцендентного Бога. Способы реализации этой трансцендентности, однако, разделяют эти религии между собой едва ли не больше, чем они все вместе отличаются от «языческих».[37]

Иудаизм, исторически первая из авраамических религий, был и первой же великой религиозной утопией. Исход из Египта в поисках неведомой Земли обетованной стал архетипом всех утопических сюжетов. Неслучайно Бенджамин Франклин во время обсуждения символики только что созданных США предлагал сделать их гербом изображение Моисея на корабле и гибнущей в море армии египтян. (→ 1–1)

Фундаментальная особенность иудаизма, сделавшая его действительно мировой религией, состояла в том, что, хотя он и адресовался «избранному народу», но этническим критерием этого особого народа, Израиля, был полученный им Завет от единого Бога. Это и было главным его отличием от других, «племенных» культов. Изначальное еврейство представляло собой уникальный результат того, как религия порождает нацию, а не наоборот.

Именно на это, вероятно, обращал внимание видный еврейский философ Мартин Бубер, когда предлагал

Однако все же от лица самого представителя этой нации такое заявление о собственной исключительности звучит не слишком корректно. И к тому же оставляет больше вопросов, чем дает ответов. Пример глубочайшего погружения в эту «изначальную частицу» еврейства извне можно обнаружить у Василия Розанова, одного из самых проницательных русских мыслителей. В очерке о библейской поэзии он словно бы вещал устами иудейского пророка: