Разумеется, Сайфер ответил бы «да». Однако многие из нас повели бы себя гораздо осмотрительнее. Есть что-то настораживающее в идее заменить жизнь электронной симуляцией.[40] Нозик приводит свои доводы для тех, кто, подобно Сайферу, решил бы отдать себя во власть машины. Первый его аргумент таков: «Мы хотим совершать определенные действия, а не просто иметь опыт таких действий».[41] Ни машина опыта, ни Матрица не дадут нам выполнить настоящих, значимых действий, они лишь создают видимость таких действий. Кроме того:

Мы хотим какими-то быть... [но] человек, плавающий в резервуаре, — это неопределенный, бесформенный предмет. Мы не можем дать ответа на вопрос, каков человек, долгое время проведший в резервуаре. Смел ли он, добр, умен, остроумен, нежен? На эти вопросы не просто трудно, а невозможно ответить, этот человек просто никакой.[42]

В конце концов, машина опыта не позволяет нам по-настоящему воздействовать на реальность, несмотря на встречающееся у многих людей сильное желание это делать. Нозик продолжает свою мысль и делает выводы:

Этим можно объяснить ярость борьбы с психоактивными наркотиками. Некоторые люди рассматривают их в качестве действующих моделей машины опыта, другие считают пропуском в иную реальность. То, что для одних является эквивалентом подчинения машине опыта, для других является причиной не подчиняться ей!.. Воображая машину опыта и понимая, что не стали бы ей пользоваться, мы признаем, что не только опыт имеет для нас значение.[43]

Размышляя над решением Сайфера и отвергая его, мы также признаем, что ценим не только удовольствие (славу, богатство, красоту). По сути, решение Сайфера аморально. Напротив, решение Нео отправиться в «пустыню реальности» позволяет ему по-настоящему действовать и приобретать подлинный опыт, придающий его жизни смысл и моральную значимость. Как пишет философ-моралист Джон Стюарт Милль, «лучше быть недовольным человеком, чем довольной свиньей; лучше быть недовольным Сократом, чем довольным дураком».

ЗНАЙ СЕБЯ

«Матрица» самым бесцеремонным образом вселяет в нас тревоги скептицизма. Поразмыслив, однако, мы видим, почему не стоит разделять сомнения скептиков в существовании этого мира. Эти сомнения имеют смысл только в узком контексте философских семинаров. Возвращаясь к нормальной жизни, мы видим, что эти сомнения беспочвенны. Кроме того, мы видим, какую огромную ошибку совершает Сайфер, отвернувшись от реальности и пытаясь вернуться в Матрицу. Мы должны не только признать существование внешнего мира, но и встретиться с этим миром лицом к лицу, чтобы наша жизнь имела смысл и мы могли прожить ее как зрелые люди.

3. ВОЗМОЖНОСТЬ МАТРИЦЫ

Дэзид Мицуо Никсон

Посмотрев «Матрицу», я невольно задаюсь вопросом: «Не могу ли я находиться в Матрице прямо сейчас?» Может быть, все то, что, как мне кажется, я вижу, ощущаю, пробую на вкус, осязаю, все мои мысли — на самом деле часть «генерируемого компьютером мира иллюзий» и в действительности мое тело плавает в коконе, наполненном розовым гелем. Это предположение настолько интересно и пугающе, что заслуживает отдельного названия. Для простоты упоминания назовем его Возможностью Матрицы, то есть возможностью того, что я или вы сейчас находимся в Матрице.

В данном эссе я хочу исследовать несколько вопросов, связанных с Возможностью Матрицы. Вот они:

а) Даже если мы на самом деле не находимся в Матрице, какое влияние может оказать Возможность Матрицы на то, что мы знаем или не знаем?

б) Как Нео догадывается, если вообще догадывается, что он в Матрице?

в) Имеет ли вообще смысл Возможность Матрицы?

Предупреждаю, выводы, которые я сделаю, особенно в последних двух главах, могут быть не вполне очевидными и, возможно, покажутся некоторым читателям спорными. Но даже если Вас не убедят мои аргументы, надеюсь, что они, по крайней мере, заставят вас задуматься.

ИЗВЕСТНО ЛИ НАМ ХОТЬ ЧТО-НИБУДЬ?

Как же влияет Возможность Матрицы на то, что мы знаем или не знаем? Обратите внимание, что Возможность Матрицы не подразумевает, что я прямо сейчас нахожусь в Матрице. Она подразумевает, что я, возможно, там нахожусь. И все же, если я сейчас нахожусь в Матрице, то большинство моих текущих убеждений неверны. Например, я считаю, что у меня есть Honda Civic, в то время как на самом деле у меня вообще нет машины, поскольку я плаваю в коконе с розовым гелем. Следовательно, Возможность Матрицы ведет к тому, что у меня может быть масса неверных убеждений.

Представим себе на минуту, что Возможность Матрицы существует (она имеет смысл и ненулевую вероятность), поэтому многие мои убеждения могут оказаться ложными. Люди обычно реагируют на то, что масса их убеждений оказывается неверными, двумя способами.

Первый способ такой: «Если есть вероятность, что твое убеждение неверно, значит, ты не можешь сказать, что действительно это знаешь». Например, вы можете верить, что ядро Луны — это не пустая полость, где живут лунные гоблины, но так как на Луне вы ни разу не были, возможно, гоблины действительно там живут, каким бы невероятным это ни казалось. Выходит, вы не можете точно знать, что гоблинов на Луне нет. Я, разумеется, не пытаюсь вас убедить в том, что вы должны отказаться от своих взглядов. В конце концов, должны же вы во что-то верить, так что можете верить в то, что кажется вам наиболее похожим на правду. Но не думайте, что вы действительно это знаете. Это похоже на методологический скептицизм Декарта. Чтобы найти абсолютно верное знание, Декарт использовал метод, согласно которому все, что хотя бы теоретически можно поставить под сомнение, не должно приниматься во внимание. Декарт не смотрел «Матрицу», у него была своя страшная история. В своей истории Декарт играет с возможностью, что «какой-то злокозненный гений, очень могущественный и склонный к обману, приложил всю свою изобретательность к тому, чтобы ввести меня в заблуждение».[44] Декарту было достаточно одной возможности, что такой демон может его обманывать, чтобы усомниться в своих знаниях, по крайней мере в тех, которые могут быть следствием обмана демоном.

Второй способ ответа обычно бывает таким: «Если вы задумаетесь над тем, как мы используем слово «знать» в реальном мире, то обнаружите, что во многих ситуациях, когда знания могут оказаться ложными, мы все равно называем их знаниями». В реальном мире (если мы не строим из себя философов) мы почти никогда не требуем от знания тождественной истинности, прежде чем назвать его точным. Например, если на автобусной остановке кто-то спрашивает меня: «Вы не знаете, который час?» — я смотрю на свои часы и отвечаю: «Знаю, сейчас 12:30». Я допускаю возможность того, что мои часы могут остановиться, но когда я не ношу шапочку философа, этот факт не мешает мне сказать, что я знаю, сколько сейчас времени. Разве что-то могло бы оправдать философов, особенно снявших академические шапочки, если бы они внезапно установили такие высокие стандарты знания, которых сами не всегда придерживаются? Если кто-то скажет, что мое убеждение неверно, я резонно отвечу: «Что с того?» Важна не возможность, а вероятность. Поэтому пока вы не назовете мне убедительную причину, по которой мои взгляды не возможно неверны, а вероятно неверны, я не поменяю своих взглядов.

Лично я склоняюсь ко второму ответу. Но, может быть, нам удастся примирить обе точки зрения, показав, что они подразумевают разные толкования слова «знание». Первая имеет дело с неким суперзнанием, так что вы не можете утверждать, что суперзнаете что-то, пока существует вероятность ошибки. Такое знание, применяя методологический скептицизм, искал Декарт, чтобы использовать его как основу всех остальных знаний. Вторая точка зрения подразумевает обыденное знание, когда вы можете говорить о знании чего-то, невзирая на возможность ошибки. В то же время нельзя сказать, что вы обладаете обыденным знанием, если вероятность того, что вы ошибаетесь, велика. Обе стороны согласятся — Возможность Матрицы предполагает, что мы владеем очень небольшим объемом суперзнания (если вообще владеем им), но она не мешает нам владеть обыденными знаниями. Будучи поставлен таким образом, вопрос «Знаем ли мы вообще что-нибудь?», похоже, теряет свою «изюминку». А может, и нет.