2

Неожиданно охваченный безумным пылом, но не лишенный сомнений в глубине души, Джиорджио Ауриспа решил сделать последнюю попытку.

Из Гуардиагреле он поехал по берегу моря искать подходящее место для жизни с Ипполитой. Свежий воздух, море, движение, физическая деятельность, разнообразие мест, которые он исследовал, оригинальность положения — все это было ново для него и расшевелило и ободрило его, давая ему иллюзию относительного счастья. Он чувствовал себя, как будто перенес только что приступ смертельной болезни и видел смерть в глаза. В эти первые дни он находился вполне под обаянием жизни, как выздоравливающий. Романтическая мечта Ипполиты не покидала его ни на минуту.

— О, если бы она исцелила меня! Сильная и здоровая любовь могла бы исцелить меня. — Он избегал подробно анализировать свое внутреннее состояние, боясь расшевелить иронию, которую пробуждали в его уме эти два определения. — Продолжительное счастье на земле заключается только в одном: в полной и несокрушимой уверенности в обладании другим существом. Я ищу это счастье. Я хотел бы иметь право сказать: моя возлюбленная, вблизи ли или вдалеке от меня, живет только мыслью обо мне; она с радостью подчиняется всем моим желанием. Моя воля — единственный закон Для нее. Если бы я перестал любить ее, она умерла бы и, умирая, жалела бы только о моей любви. — Он упорно продолжал видеть в любви только наслаждение вместо того, чтобы примириться с мыслью, что она причиняет страдания. Он делал непоправимую ошибку и снова калечил свое миросозерцание.

Он нашел отшельническую обитель в Сан-Вито на Адриатическом море. Это была идеальная обитель: одноэтажный дом на склоне холма среди апельсиновых и оливковых деревьев с видом на маленькую бухту, заключенную между двумя мысами.

Это было здание самой примитивной архитектуры. Открытая лестница вела на балкон, на который выходили двери всех четырех комнат верхнего этажа. В каждой из этих комнат было по двери и с противоположной стороны по окну, выходившему на оливковую рощу. Верхнему балкону соответствовала нижняя терраса, но комнаты внизу, за исключением одной только, были необитаемы.

К дому примыкало с одной стороны низкое здание, в котором жили хозяева-крестьяне. Два огромных дуба, склонившихся к земле от постоянного северо-восточного ветра, бросали тень на площадку перед домом и защищали от ветра каменные столы, приспособленные для ужина в летние вечера. Площадка была ограничена каменным парапетом, а над ним возвышались огромные акации, осыпанные пахучими кистями, нежно и изящно выделявшиеся на фоне неба.

Этот дом служил только для приезжих, являвшихся в Сан-Вито в сезон купания. Местечко Сан-Вито жило приезжими; этот дом находился на расстоянии двух миль от самого местечка, в конце дороги, носившей название Делле Портелле, в полном одиночестве и тишине. В каждом мысе был прорыт туннель, и из дома были видны входы в них. Железная дорога проходила вдоль берега по прямой линии от одного туннеля к другому на протяжении пяти- или шестисот метров. На самой оконечности правого мыса, на группе скал находилось оригинальное приспособление для рыбной торговли, состоящее из досок и балок и напоминающее колоссального паука.

Приезжий гость вне сезона был принят как неожиданное, необычайное счастье.

— Дом принадлежит тебе, — сказал старый хозяин дома приезжему.

Он отказался уславливаться с Джиорджио о цене и сказал:

— Если ты будешь доволен, то дашь нам, сколько захочешь и когда тебе вздумается.

Произнося эти гостеприимные слова, старик глядел на приезжего таким острым взглядом, что Джиорджио даже удивился и остался недоволен его проницательностью. У старика был только один глаз. Его череп был гол, и только на висках красовались редкие прядки седых волос. Борода была сбрита, туловище выгнуто вперед, ноги колесом. Все члены его были искалечены тяжелой работой: плуг выпятил его левое плечо вперед и искривил его туловище, косьба изогнула его ноги в колесо, садовая работа согнула его туловище, одним словом, все продолжительные и требующие терпения земледельческие работы наложили на него свой отпечаток.

— Ты дашь нам, сколько захочешь.

Он уже почуял в этом приветливом и немного рассеянном молодом человеке щедрого, неопытного барина, равнодушно относившегося к деньгам, и понял, что получит больше от щедрости, чем от какого бы то ни было уговора.

— Меня зовут Кола ди Чинцио, — сказал старик, — но так как у моего отца было прозвище Шампанья, то все называют меня Кола ди Шампанья. Пойдем смотреть сад.

Джиорджио пошел за земледельцем.

— В этом году урожай обещает быть хорошим.

Старик шел впереди, расхваливая свои овощи и толкуя об урожае по обычаю земледельца, состарившегося среди продуктов земли.

Сад был полон чудной растительности. Казалось, что в нем заключались все блага изобилия. Апельсиновые деревья изливали такие потоки благоухания, что временами воздух приобретал мягкость и крепость старинного вина. Другие фруктовые деревья уже отцвели, и плоды в изобилии покрывали материнские ветки, убаюкиваемые теплым дыханием солнца.

«Вот в чем состоит, может быть, возвышенный образ жизни, — думал Джиорджио, — в безграничной свободе, в благородном и плодотворном одиночестве, которое окутает меня своими теплыми проявлениями. Я буду гулять среди растительных созданий, как среди интеллектов, обнаруживать их тайные мысли и отгадывать безмолвные чувства, царящие под корой растений; мое существо будет гармонировать с растениями, и моя слабая, колеблющаяся душа будет совершенствоваться в общении с их простыми и сильными душами; я буду постоянно созерцать природу и дойду до того, что буду воспроизводить в себе одном гармоническую жизнь всего, что создано; одним словом, я обращусь вследствие сложной идеальной работы в стройное дерево, которое впитывает корнями невидимые подземные ферменты и своими волнующимися вершинами напоминает бурное море. Разве это не возвышенный образ жизни? — Он впадал в состояние панического опьянения при виде пышной весны, совершенно менявшей внешний вид окружающей местности. Но роковая привычка противоречить себе нарушила его счастье, внушила ему прежние мысли и противопоставила действительность мечтам. — Мы не имеем общения с природой. Мы только несовершенным образом понимаем внешние формы. Человек не в состоянии сообщаться с вещами. Он может вкладывать в них всю свою сущность и никогда не получит ничего взамен. Море никогда не скажет ему непонятного слова, земля никогда не откроет ему своих тайн. Человек может чувствовать, что кровь его течет в фибрах дерева, но дерево никогда не даст ему ни капли своих жизненных соков».

— Куча навоза делает больше чудес, чем целая церковь святых, — сказал старый одноглазый землевладелец, указывая на некоторые особенно пышные экземпляры растений.

— По росту бобов определяется урожай года, — добавил он, — указывая на грядку с цветущими бобами в конце сада.

Грядка слегка волновалась от ветра, шелестя серо-зелеными остроконечными листиками под белыми и голубыми цветами. На каждом цветке, напоминавшем внешним видом полуоткрытый рот, красовалось по два черных пятна, точно по два глаза. В некоторых еще не совсем распустившихся цветках верхние лепестки слегка прикрывали черные пятна, подобно бледным векам, полуопущенным над зрачками, глядевшими из-под них. Трепет и колебание всех этих цветов с глазами и ртом носил странное выражение чего-то животного, притягивающего и необъяснимого.

«Как счастлива будет Ипполита здесь! — думал Джиорджио. — Она чувствует всегда нежное пристрастие ко всем скромным красотам земли. Я помню, как она вскрикивала от удовольствия и от удивления при виде незнакомого растения, нового цветка, листика, ягоды, оригинального насекомого, какой-нибудь тени, отражения. — Он представил себе ее высокую и стройную фигуру в грациозной позе среди зелени. Его охватило внезапное желание овладеть всем ее существом, всем ее вниманием и мыслями, заставить ее безумно любить его и доставлять ей каждую секунду новые радости. — Она будет видеть только меня. Она будет воспринимать внешние ощущения только через меня. Мои слова будут казаться ей приятнее всех звуков». И власть любви показалась ему внезапно безграничной, а его внутренняя жизнь помчалась вперед с головокружительной быстротой.