Профессор совершил чудо, он вернул Сорки в цивилизованное русло ведения дискуссии. Тот спокойно отвечал:

— На самом деле, доктор Янгман, это первый случай в моей практике. Я наблюдал за быстрорастущим болезненным образованием, причем с одной стороны, несколько недель. Мать нервничала, саркома не редкость в этом возрасте. Я выполнил крохотную биопсию, удалив не более десяти процентов образования. — Он показал пальцами величину биоптата. — А они говорят о мастэктомии… Мы только пытались успокоить мать. Есть много публикаций на эту тему, и очень поучительных, — усмехнулся он. — Если в этой ситуации не было необходимости в хирургической биопсии, то тогда подобная операция у взрослых тоже не имеет смысла. Сколько биопсий у взрослых пациенток оказываются отрицательными? Начнем разбирать их все? Ха! Мы потратим дни и ночи на обсуждение биоптатов у взрослых… Янгман возражал медленно и серьезно:

— Ваши действия, доктор Сорки, были опасными. Биопсия железы, завершившей свое развитие, совсем другое дело, она должна исключить злокачественный процесс. Все обстоит иначе в препубертатном периоде ребенка.

— Но там тоже возможен рак, — прервал его Сорки, безнадежно махнув рукой.

Янгман был невозмутим, он вел себя как настоящий дипломат:

— Я видел сотни таких ранних созревающих желез, родители всегда обеспокоены и напуганы. Мы должны успокоить их, скажем, измерить им давление. Как часто мы находим рак в болезненной молочной железе? Никогда! Никто из патологоанатомов, сидящих в этой аудитории, не встречал рак молочной железы у девочки в препубертатном периоде! Докторам следует запомнить этот случай и понять главное — никогда не оперируйте девочек в препубертатном периоде. Ваша операция, доктор Сорки, — это половинная мастэктомия. И надо еще дождаться последствий.

— Вот как, — вдруг охрип Сорки, — в анонимном письме матери говорилось то же самое…

— Доктор Янгман, не достаточно ли было пункцион-ной биопсии? — поинтересовался Глэтман.

— В данном случае достаточно было только успокоить больную и ее мать, больше ничего не требовалось!

— Позвольте мне все-таки сказать, — вклинился Сорки. — Прошло уже несколько месяцев, и другая молочная железа девочки вполне нормальна. Оставьте мне ваш адрес, я пришлю вам результаты дальнейшего наблюдения через пять лет.

Зал отреагировал беспорядочным смехом.

Янгман повернулся к Вайнстоуну и прошептал ему на ухо: „Ларри, этот парень психопат!“

Выполнив поставленную задачу, Янгман покинул аудиторию, Вайнстоун был у него в долгу.

— Доктор Сорки, не приходило ли вам в голову проконсультировать больную у другого хирурга? — спросил Чаудри.

— Я наблюдал за ней в течение двух недель, опухоль постоянно увеличивалась.

Детский хирург Гелфанд спросил:

— Доктор Сорки, вы сказали, что никогда не встречались с подобным случаем, так почему же, бога ради, вы непроконсультировались с кем-нибудь еще?

„Смотри, кто заговорил, а? — шепнул мне Чаудри. — Что же он сам не попросил консультации на прошлой неделе?“ Чаудри имел в виду тот случай, когда Гелфанд удалил нормальную почку у новорожденного, заподозрив опухоль.

Сорки вспылил:

— Доктор Джакобс, вы ассистировали мне во времяоперации. Почему вы не скажете им, что это была толькокрошечная биопсия?

Дэвид Джакобс встал и уверенно произнес:

— Я прекрасно помню эту больную. Мы удалили половину образования, если не больше.

— Мы не удаляли так много! — упорствовал Сорки.

К публичному избиению Сорки подключился пластический хирург Смит:

— Мне пришлось видеть немало молоденьких пациенток с четкой асимметрией молочных желез после травмыили подобных хирургических вмешательств в период созревания. Конечный результат непредсказуем.

Вайнстоун решил завершить обсуждение.

— Я вижу руку доктора Тишлера. Последний комментарий!

Тишлер, прошедший учебу в ЮАР, был заведующим отделением детской хирургии.

— Могу я показать вам несколько слайдов? У больной не было патологии развития молочной железы, мы видим норму. А гистологи перестраховываются при диагностике такой ранней фазы нормально развивающихся молочных желез.

— Это абсолютная чепуха, — возмутился Сорки, щелкая пальцами. — Где вы учили патанатомию? В ЮАР?

— Так как мы не пришли к соглашению, направляем историю в Комитет по контролю качества, — поспепшл сделать вывод Вайнстоун.

„Почти как Наполеон“, — шепнул мне Чаудри. Я ответил, что для Бонапарта он толстоват. В лифте мы ехали с Бахусом.

— Мо после такого удара вряд ли оправится, и заметь, никто из его друзей не встал и не выступил в защиту.

Бахус был далеко не так оптимистичен.

— По-моему, все было слишком круто, Сорки многиесочувствовали, они сидели и думали: „Сегодня распинаютего, а завтра достанется мне…“

В западном крыле, на третьем этаже, я встретил Херба Сусмана, прислонившегося к стене в ожидании лифта. Когда я взглянул на него, он отвернулся. Мы были одни, и он чувствовал себя крайне неуютно рядом со мной. Не знаешь, чего от него ждать, то ли он ударит тебя, то ли убежит прочь.

— Привет, Сусман, — поздоровался я, с удовольствиемнаблюдая его потуги.

Он не ответил, уставившись в стену позади меня.

— Привет, спустись на землю, Херби.

— Какого хрена тебе от меня надо? — рявкнул он.

— Ты плохо воспитан, — бросил я и вскочил в кабину прибывшего лифта, оставив Сусмана на площадке.

Могу только представить, чего он наговорил в мой адрес после того, как я исчез за дверями лифта.

— Жирный мясник! — проворчал я, усаживаясь в кресло напротив Вайнстоуна.

— Кто? — спросил он рассеянно.

— Херб Сусман, — ответил я и описал ему инцидент.

— Вот в чем дело. Я больше обеспокоен твоей встречей с его подкомитетом на следующей неделе.

— Этот подкомитет просто дурацкая шутка. Люди, обязанные по должности поддерживать высокие стандарты лечения, сами находятся под следствием, более того, продолжают охоту на ведьм, в частности на меня. Они уверены, что я их продал.

Вайнстоун поднял трубку телефона, послушал и бросил.

— Опять ошиблись номером, мне нужен хороший секретарь, все эти женщины абсолютно бестолковые.

— Разве вчера на собеседовании вы не нашли подходящую кандидатуру?

„Ни у кого не было таких ножек, как у Беверли, она, конечно, сука, но какая породистая!“ — насмешливо подумал я.

— Нет, мне никтане понравился…

Я слышал от Чаудри, как президент Ховард недавно наложил вето на одну особу, которую хотел взять к себе на работу Вайнстоун. Говорят, что она дала отпор приставаниям Ховарда.

— Что касается подкомитета, — продолжил Вайнстоун, — то они имеют право допрашивать тебя и задавать вопросы, которые сочтут нужными. Твое поведение играет решающую роль. Ты должен быть спокойным, все отрицать, отвечать вежливо и не впадать в красноречие. Никаких обвинений, только „Да, сэр“, „Нет, сэр“, „Я не знаю, сэр“.

— Зачем же становиться таким уж скромнягой? Почему бы не побороться?

— Постой, Марк, — перебил он, — я только что вернулся из офиса Ховарда. Они с Фарбштейном продержалименя там в течение трех часов, им хочется избавиться оттебя. Они уверены, что это ты сдал Сорки и Манцура, и хотят уволить тебя с моей помощью. Я бы расценивал этокак серьезный сигнал тревоги.

Кровь ударила мне в голову.

— Что вы им ответили?

— Мой ответ был отрицательным, основным аргументом в твою пользу я выдвинул твой высокий профессиональный уровень.

— Вот уж спасибо, вы так добры. — В моих словах звучало нечто большее, чем облегчение.

Мы вместе сдали Сорки, а теперь он отдаляется от меня, выступая в роли моего спасителя.

— Должен тебе сообщить, что. у Фарбштейна лежит твое личное дело, а в нем несколько жалоб на тебя. Все о сексуальных домогательствах.

— Вы же знаете, это полная чепуха, я никогда никого не трогал… Ладно, если им так нужен Сорки и они хотят моего увольнения, почему бы мне не покончить со всем этим и не согласиться уйти в отставку? Скажем, за небольшую денежную компенсацию, в миллион или около того?