– С удовольствием.

– Вы приедете на зиму в Петербург, не правда ли?

– Почему же не в Париж?

– А разве вы имеете намерение ехать за границу?

– Но, мне кажется, графиня, таково было желание ваше.

– Желание – да; но выполнение желания зависит не от меня.

– Я согласен, графиня.

– Мсье Старославский, вы неизлечимы! – Графиня, ваше слово!

– Опять слово, какая тоска!..

– Вы берете его назад?

– Не нужно! Еще пять минут, только пять – и оно уничтожено, – отвечала я Старославскому, взглянув на часы.

– Менее, графиня; у меня хронометр: и не пять, а полминуты.

– Тем лучше.

– О, конечно, не для вас, может быть, но для меня! – воскликнул он с такою улыбкой, которой я никогда не забуду.

– Вы хотите обмануть, испугать меня? Ничего еще нет и не будет, я уверена.

– Так слушайте же, графиня! – И Старославский, взяв меня за руку, перевел к другому концу балкона. Я трепетала невольно, идя за ним; но в этот самый миг, Sophie, явственно, как бы подле нас, раздался вдруг какой-то неопределенный гул, но гул ужасный!

– Это ветер, – проговорила я, – это просто ветер!

Старославский указал молча на деревья; листья не шевелились на них, но гул делался все явственнее; в это же время послышались металлические правильные удары; я успокоилась: удары долетали до нас из залы и на двенадцатом часу умолкли; но тут... нет, Sophie, описание мое не передаст тебе ни ужаса, ни страха, которые выносить могут только самые крепкие или слабые натуры... Не постигаю, как я не умерла в эту страшную минуту! Мне вдруг послышалось нечто вроде воя собак; «не может быть», – говорила я сама себе, но вой превратился в рев; потом страшный удар, громкий, пронзительный хохот и заунывный звон... но не стенных часов залы, а звон нескольких колоколов... Этого было достаточно, очень достаточно, чтоб лишить меня всех чувств. Помнится, что кто-то произносил мое имя; мне даже казалось, что к первому голосу присоединились еще голоса...

Антонина! бедная Антонина! не то же ли самое случилось с тобою? вследствие других причин, это правда; но результат был такой же: ты упала в обморок, а я!.. я раскрыла глаза уже не на балконе, а в гостиной, не в кругу своей семьи и одного Старославского, а при десяти посторонних свидетелях!

– Слово ваше, графиня? – были первые слова, долетевшие до моего слуха: их произнес Старославский.

– Но страшное явление не могло не быть сном? – проговорила я, все еще прислушиваясь.

– Увы, далеко не сон! – со вздохом отвечал отец, – и слово, данное тобою Старославскому, я подтверждаю.

– В таком случае, вот рука моя; она ваша, мсье Старославский, – сказала я торжественно, – и да исполнится легенда, прекратив навсегда то, что слышали мы в эту ночь.

– А для большей верности, Nathalie, – прибавил отец, смеясь, – обяжи мужа не тревожить более Днепра, а главное, не строить никогда мельниц! – Вообрази, ma chиre, что страшное явление было не что иное, как прорванная днепровская плотина; вой собак был только воем стаи Авдея Афанасьича; звон – звоном набата, а пронзительный смех-пренатуральным смехом Жозефа над машинистом.

Верь мне, что, вспоминая обо всем этом, я умерла бы от стыда и отчаяния, если бы не любила Старославского так, как люблю его теперь... Бедная Антонина!..

ПРИМЕЧАНИЯ

Повесть впервые опубликована в журнале «Отечественные записки» (1852, № 4–5).

Интерес Вонлярлярского к роли легенд и преданий в жизни общества, попытка вскрыть рациональную их природу не были замечены критиками, порицавшими чрезмерную запутанность интриги и обилие случайностей, из которых складывается сюжет «Ночи на 28-е сентября». Мнение П. И. Небольсина, считавшего что «повесть задумана без гордиевых узлов, ведена просто, естественно, эффектов в ней нет» (Библиотека для чтения, 1852, № 6, отд. 7, с. 183), звучало одиноко и вряд ли было справедливо. Нельзя полностью согласиться и с другим крайним суждением, высказанным В. Р. Зотовым: «Читатели наши видят, на каком шатком основании построена вся эта история, как неестественны в ней большая часть лиц и событий и не смотря на то, повесть все-таки читается не без удовольствия» (Пантеон, 1852, № 6, отд. 8, с. 5). Связь между событиями в «Ночи...» действительно иной раз отзывается натяжкой, но рельефная жизненность действующих лиц повести и реалистичность многих ее описаний засвидетельствованы современниками. Так, не совсем довольный интригой повести, Е. Н. Эдельсон все же считал своим долгом отметить: «Изображает ли г. Вонлярлярский мысли и чувства девушки, только что начавшей жить ‹...›,– он часто попадает на такие счастливые выражения, что так и кажется, будто говорит не автор от себя, а действительно молодая, знатная, неопытная, но острая девушка. Изображает ли он легкого, живого и довольно пустого, но доброго француза, который хоть сейчас готов на край света и тотчас же устроится там, найдет и деятельность и удовольствия, – вы видите, что автор видал и наблюдал немало французов; описывает ли он наконец, как русские мужички прудят плотину, – заметно, что и это дело не незнакомо автору, и здесь он подметил живые и верные черты» (Москвитянин, 1852, № 11, отд. 5, с. 133). Этот же критик указал на самый серьезный недостаток повести (ответственность за который должна, впрочем, разделить с писателем эпоха цензурного террора 1848–1854 гг.). «Недостаток заключается в слишком узкой сфере комизма, который казнит почти исключительно отсутствие светской образованности и грубые провинциальные привычки. ‹...›...желательно бы было, чтобы вопросы в нашей литературе брались посерьезнее и казнилось нечто действительно комическое. Неужели автору, по всем приметам, так много видавшему, не попадалось в жизни чего-нибудь истинно заслуживающего осмеяния?» (там же, с. 134). Несмотря на перечисленные недостатки, «Ночь на 28-е сентября» имела большой успех. «Она понравилась всем; в ней едва ли не в первый раз заговорила светская девушка по-русски, и заговорила прекрасно» (Московские ведомости, 1853, № 4, 8 янв., Лит. отдел, с. 42). И. И. Пакаев включил «Ночь на 28-е сентября» в число самых замечательных литературных явлений 1852 года (Современник, 1853, № 1, отд. 6, с. 105), повесть была переведена на немецкий (1853) и французский (1859; перевод Кс. Мармье) языки.

С. 187. A la mal content– см. прим. к с. 405.

С. 188. Елагин остров – излюбленное высшей петербургской аристократией дачное место.

Гласе – шелковая блестящая ткань.

С. 190. Польский королевич Владислав признан был в Москве царем русским... – Это произошло в феврале 1610 года.

...Сигизмунд осадил Смоленск... – имеется в виду двадцатимесячная осада города войсками польского короля Сигизмунда III (отца упомянутого выше Владислава IV) в 1609–1611 гг.

С. 193. Редова – богемский танец.

С. 194. В 1812 году... – Приведенные ниже сведения пользовались большим доверием в семье Вонлярлярских, многие представители которой занимались поисками брошенных французами ценностей (см.: Русская старина, 1910, № 4, с. 45–47)

Фура – большая длинная телега для клади.

С. 198. Аффектированы – повышенно-эмоциональны.

...тридцатилетний брюнет с лицом молочного цвета... – В черновой рукописи находится несколько иной портрет Купера. «...24-летний юноша, белокурый в завитках, с серебряною серьгою в ухе и черными зубами. ‹...› Сравнить его с лакеем порядочного дому нельзя: он хуже; с крестьянином опять нельзя: он во сто крат хуже; одним словом, кузен мой Купер Семенович почти также неблагопристойно дурен, как бывают ими те jeune premiers ‹первые любовники, – фр.› русских театров, которые думают, что они очень хороши, – помнишь ли, ma chиre, в пьесах, даваемых перед балетами в Москве? Купер носит красное белье, такие же брыжжи; на руках кольца. Любимейшею забавою его заставлять краснеть сестер, нашептывая им часто, верно, какую-нибудь неблагопристойность на ухо. Ходит он с согнутыми коленками, с приподнятыми плечами и выдающеюся вперед головою» (ГАСО, ф. 1313, оп. 2, ед. хр. 11, к. 20 об.-21).