— Эсминец остановился. Ничего, она поймает его на спирали.

Потом тот же голос добавил:

— Их прожекторы могут обнаружить перископ.

Судно снова стало погружаться. Люду охватила тревога: девушка догадалась, что на поверхности моря какому-то судну угрожает торпеда. И в самом деле, вскоре прогрохотал глухой взрыв и в центральном посту управления послышались радостные восклицания. Девушка до боли сжала кулаки. Лодка снова поднималась. На этот раз она всплыла на поверхность. Люда застыла со стиснутыми кулаками и закрытыми глазами. В воображении ее встала картина гибели парохода и людей.

Но вдруг Люда встрепенулась и раскрыла глаза. Из центрального поста управления снова доносилась ругань командира. Должно быть, на поверхности произошло не то, чего ожидали пираты. Прозвучал приказ открыть баллоны со сжатым воздухом и включить на полный ход электромотор. В голосе командира слышался испуг. Значит, теперь в опасности была уже лодка. Люда почувствовала прилив радости, забыв, что опасность угрожает и ей самой.

Командир требовал самого полного хода. Где-то вдали с бешеной скоростью нарастали шум и грохот, словно киты-великаны били по воде могучими хвостами или над головою по мосту бешено мчался поезд. Что-то прогрохотало над лодкой. Судно вздрогнуло, качнулось и пошло вниз. Из центрального поста управления послышался голос:

— Сломан перископ… Право руля! Лежать на грунте!

Лодка ушла на максимальную глубину.

Девушка взглянула на раненого. Он пришел в себя и лежал с открытыми глазами. Внимательно посмотрев на склонившуюся к нему Люду, он прошептал:

— Воды!

Он произнес это по-русски. Пораженная, Люда хотела сказать, что понимает его язык, но спохватилась и промолчала. Она налила в стакан воды и поднесла к его губам. Едва раненый успел выпить и прошептать благодарность, как лодка содрогнулась и за стенами ее послышался взрыв. Это был первый взрыв; потом они следовали один за другим, то ближе, то дальше. Лодка вздрагивала и поднимала вверх то нос, то корму. При одном из взрывов погас свет, но вскоре снова зажегся. Лодка ползла по грунту, пытаясь выскользнуть из зоны обстрела. Это ей как будто удалось, но после недолгого молчания вновь загремели взрывы. Наконец одним из них лодку подбросило вверх, потом швырнуло на грунт. Люда упала на пол. Свет погас и больше не зажигался.

Из центрального поста доносились тревожные восклицания. Командир и его помощник запрашивали по телефону о положении в машинном отделении, на корме и в торпедном — на носу. Люда не слышала ответов, но из самих вопросов поняла, что лодка получила повреждения, что затоплены какие-то переборки и связь между центральным постом и другими помещениями, кроме двух кают рядом, прервана. Так в темноте и тишине они пробыли несколько часов, пока гидрофонисты не оповестили, что надводный корабль ушел. Тогда начались оживленные переговоры по телефону, в машинном отделении раздался стук молотков. В каюте снова вспыхнуло электричество.

Из подслушанных разговоров Люда узнала, что коридоры между центральным постом и другими помещениями затоплены, что сломаны вертикальные рули, не открываются клапаны баллонов со сжатым воздухом, которым пользуются для вытеснения воды из цистерн, и что, следовательно, лодка может только ползти по грунту. Радиостанция была так повреждена, что радист не брался наладить ее раньше чем за три — четыре дня, да и все равно с большой глубины он не мог ни с кем связаться. Приборы показывали, что лодка лежала на стодвадцатиметровой глубине. В аккумуляторах оставался минимальный запас энергии.

В командирской каюте состоялось совещание, содержание которого осталось неизвестным Люде. Затем лодка снова поползла по грунту. Командир иногда громко говорил по телефону, ободряя и успокаивая команду. Раненый лежал молча, изредка пил. В два часа дня попросил помочь ему подняться, с трудом сел на постели, потом здоровой рукой оперся на стол и ступил одной ногой, но другую не мог сдвинуть с места. Он вынужден был вернуться на койку. Анч только один раз заглянул к ним и сразу вышел, ничего не сказав. Заходил еще помощник командира — взять что-то из ящика на столе, осведомился о самочувствии раненого и сообщил, что лодка идет на мель.

В центральном посту теперь разговаривали мало. Телефон звонил редко: команда, должно быть, успокоилась и не тревожила своего командира. Как и раньше, чувствовалось, что лодка ползет по грунту.

Командир и старший офицер вначале отдавали множество приказов, стараясь различными маневрами направить судно носом вверх и таким способом подняться на поверхность. Но, очевидно, руль глубины заклинился в таком положении, что лодка направлялась вниз, и все усилия пиратов оставались тщетными. Иногда лодка задерживалась, встречая неровности на грунте. К счастью пиратов, на дне не было обрывистых выступов или слишком крутых подъемов, и после небольшого усилия лодка всякий раз одолевала небольшое препятствие и ползла дальше.

Один раз гидрофоны отметили, что над лодкой прошел пароход. Старший офицер доложил об этом командиру. Лодка остановилась и простояла до тех пор, пока наблюдатель не известил, что шум парохода исчез. В два часа дня из центрального поста управления донесся тревожный разговор. Командир приказывал кому-то по телефону не терять надежды, не вдаваться в панику, предлагал открыть какие-то краны и обещал скорое спасение.

Люда слышала только слова командира и не поняла, в чем дело, но догадывалась, что в какой-то части подводной лодки людям угрожает опасность. Раненый подтвердил ее догадки; он тоже слышал разговор в центральном посту. Повернув голову к девушке, он рассказал по-русски, что в торпедном отделении на носу не хватает воздуха. Командир распорядился выпустить сжатый воздух из баллона при торпедном аппарате. Это даст добавочное количество кислорода, но намного увеличит атмосферное давление, тем более, что количество углекислоты в воздухе остается неизменным. Из слов командира можно было догадаться, что в торпедном отделении не работает регенератор, предназначенный для очищения воздуха.

— Больше двух часов не проживут, — сказал раненый.

Минут через тридцать — сорок в центральном посту снова зазвонили телефоны, и снова командир приказывал, уговаривал, обещал. Наконец послышался приказ, переданный по телефону в машину: выключить электричество в торпедном отделении. Раненый оперся на здоровый локоть, глаза у него блестели, он зашептал:

— Они угрожали выброситься на поверхность из торпедных аппаратов. Теперь они не смогут впустить сжатый воздух в торпедные трубы.

Время тянулось невыносимо медленно, и девушка представляла себе агонию людей, находившихся в каких-нибудь двадцати пяти метрах от нее: темнота, тяжелый воздух и сознание скорой, неминуемой смерти…

Лодка все ползла и ползла. Прошел час, полтора. Может быть, в торпедном отделении уже все погибли… Раненый уснул, Люда вытянула на столике руки и положила на них голову. Так она сидела долго, и ей казалось, что в каюте тоже не хватает воздуха. А в голове гудело, звенело.

Лодка остановилась. Свет электрической лампочки погас, каюта тонула в полумраке. Из центрального поста доносились телефонные переговоры.

— Аккумуляторы сели, — сказал кому-то старший офицер.

На некоторое время наступило молчание. Потом командир и старший офицер стали советоваться. Иногда вмешивался Анч, один раз какое-то слово вставил и рулевой.

Раненый зашевелился, проснулся и поднял голову, вслушиваясь в разговор. Старший офицер предлагал два выхода: первый — выкинуть через специальный люк аварийный буёк на поверхность моря в надежде, что советские пароходы заметят его и пришлют водолазную партию; второй — затопить боевую рубку и через неё одному или двоим выброситься на поверхность в так называемых подводных парашютах, то есть в водолазных масках с маленьким баллоном воздуха. В распоряжении пиратов были две такие маски. Те, кто выбросится, должны принять меры к спасению экипажа подводной лодки.

— Хорошо, — сказал командир. — Проверьте маски и приготовьте боевую рубку к затоплению. На поверхность подыметесь вы с господином агентом.