— Морт Баркер сказал мне, что если я отслужу обедню у катамарана, то, с точки зрения рекламы, это будет неплохо выглядеть. Он высказался совершенно откровенно. По его словам, немного религии придаст мероприятию класс.

— Это дьявольское кощунство! — взорвалась миссис Эрншоу.

Бателли спокойно посмотрел на нее.

— Кощунство — бессмысленное слово. Мой Бог — не гордый. Гордыня есть грех, а Бог есть добро. Во имя Его я делаю то, что является наилучшим для большинства.

Мортимор Баркер кашлянул.

— Так ее, Энрико, ты наш парень! — Он повернулся к Стренгу. — Слышишь, Ральф? Конечно, ради такого парня ты согласишься сняться во время молитвы завтра на причале? Серьезно, это понравится Сектору.

Стренг медленно улыбнулся.

— Я ценю твою заботу о спасении моей души, Морт. Но, знаешь, совершить перед множеством планет такое алогичное действие, как молитва, моя гордыня мне все-таки не позволяет. Я, видишь ли, не Бог.

Весь вечер тянулись споры. А что еще можно было ожидать при таком составе компании? Вечеринка временами попахивала гражданской войной. Как водится, никто никому ничего не доказал. Все высказались, обменялись оскорблениями, а в результате каждый стал несколько хуже относиться к остальным.

Около полуночи произошло событие, настолько неожиданное для всех, что о нем еще долго говорили при каждом собрании выпивох в «Клубе». На улице послышался какой-то шум: хлопанье дверей, отрывистые команды.

Вошла группа мужчин в белых куртках. Они говорили между собой и почти не смотрели на зал, заполненный народом. Мы их не знали. Следом за ними вошли четыре женщины, тоже в белом. Они расступились, как театральный занавес, открывая инвалидное кресло.

В кресле сидел человек, закутанный в одеяла; его огромная голова торчала из них, как гигантская жаба из болота. У него были выпуклые глаза, толстые и безвольные губы, красное лицо. Кроме головы, виднелись лишь ступни, аккуратно обутые в блестящие черные ботинки, причем правая выбивала дробь на подножке кресла. Один доктор наклонился, чтобы промокнуть пену в уголке бесформенных губ; другой проверил показания приборов на панели, занимающей всю левую сторону кресла…

В испуганной и завороженной тишине смотрели мы на явление нам Хедерингтона — безрукого магната, владеющего половиной освоенной Галактики.

Когда они выкатили эту страхолюдину в центр зала, на его лице мелькнула искра мысли. Круглый, налитый кровью глаз пытливо скосился на меня, а губы что-то слабо прошамкали — но, надо думать, каждое слово было уловлено микрофончиком, укрепленным перед этим отвратительным лицом…

Я так и не понял, что сказал Хедерингтон. Но, по-моему, он сказал что-то про меня.

— Нарекаю эту лодку «Аркадянином», — пронзительным голосом объявила Алтея Гант. — Благослови Господь человека, который поплывет на ней.

Сказавши так, она бросила бутылку, которая сильно поцарапала краску, но не разбилась. Баркер пробрался вперед, схватил тонкую руку мисс Гант своей огромной лапой, и они бросили вместе; на этот раз пенящаяся жидкость разлилась по носу.

Толпа весело зашумела. Послышались насмешливые выкрики.

«Аркадянин» медленно пополз вниз по эллингу — этот чудесный эффект создавали электрические моторы, тросы и блоки — и погрузился в коричневую воду Дельты. Оркестр заиграл «Вперед, Аркадия». Веревка натянулась. Катамаран описал широкую дугу и остановился у причала, где должен был состояться финал шоу.

— Пока все в порядке, — прокомментировал мне на ухо Марк Суиндон.

Сюзанна приняла соблазнительную позу на крыше каюты — как бы напоминая Галактике о жертвах, которые приносит яхтсмен в одиночном плавании. Мое участие в публичном действе закончилось. Я ответил на несколько коротких вопросов Баркера относительно надежности катамарана, и Баркер свел на нет мои усилия, подчеркивая опасности, с которыми столкнется Стренг.

— Но суть в том, дружище, что он преодолеет их, — утешал меня Баркер впоследствии, — благодаря несгибаемому мужеству и надежной конструкции отважного корабля, построенного Монкрифом. Впереди еще много месяцев, чтобы выдать все это, а сейчас нам нужна драма.

После этих слов успело разыграться предостаточно драм. Пока Бателли читал молитвы у левого борта, мы работали на правом. Загружали в последнюю минуту забытые вещи, прикрепляли паруса к снастям, заправляли баки и проверяли списки, пытаясь не обращать внимания на зловещее молчание Стренга, который мог в любую минуту сорваться и устроить хорошенький скандал.

Но он молчал. Молчал, когда мой помощник порвал парус, когда не нашли пропавший ящик с напитками, когда сломался топливопровод и кокпит залило соляркой. Паника нарастала. Люди становились все более нервными и бестолковыми, а Стренг молча стоял, бесстрастно наблюдая.

Хотелось думать, что он спокоен и уверен в себе, но я больше склонялся к мысли, что доктор впал в коллапс от величия миссии, неподготовленности корабля и некомпетентности окружающих…

Но теперь он стоял в отрепетированной позе рядом с «Аркадянином», держась правой рукой за ванты. Когда камеры разыскали приближающуюся слева унылую фигуру Хейзл Стренг, Сюзанна тактично ретировалась.

— У нее не слишком привлекательный вид, — признавался мне Баркер раньше. — Я даже думал снять Сюзанну вместо его жены, но это большая сцена, и риск слишком велик.

Он кивнул в сторону независимого наблюдателя, который прибыл этим утром и осматривал яхту в поисках скрытых механизмов.

Я посмотрел на монитор. Хейзл Стренг показали крупным планом, и, готов поклясться, на щеках у нее блестели настоящие слезы, когда она подошла к мужу. Они поцеловались абсолютно искренне. За камерой Баркер жестикулировал, как дирижер, произнося инструкции одними губами и воздевая глаза к небу, когда какая-нибудь маленькая деталь оскорбляла его чувства.

Он был художником-профессионалом, преисполненным решимости выжать максимум экспрессии из своего полотна. Я заметил, что независимый наблюдатель — какой-то профессор права с Земли в творческом отпуске — неохотно улыбается, отдавая должное церемонии.

Мимо меня пронесся Баркер.

— Боже мой, — бормотал он, вытирая лоб большим белым носовым платком. Мне показалось, что Стренга чуть не стошнило, когда проклятая жена его целовала.

Баркер подошел к возвышению, на котором толпились почетные гости, сказал несколько слов Алтее Гант, кивнул загадочной фигуре Хедерингтона в инвалидном кресле и вернулся. Мы наблюдали, как Стренг с женой говорят друг другу то, что полагается говорить в подобных обстоятельствах.

— Звук отключен, — благоговейно пояснил Баркер. — Эти бесценные слова не для ушей публики.

Наконец в кадр слева пошла хедерингтоновская свита, Баркер шагнул к микрофону, сказал несколько вступительных слов и уступил место Алтее Гант.

Нет нужды подробно останавливаться на выступлении мисс Гант: она упомянула по очереди Стренга, пустынное море, Бога, Хедерингтона и планы Организации насчет Аркадии. Ее речь никак нельзя было назвать вдохновенной, но, вероятно, она больше всего подходила к такому случаю. Она закончилась на слащавой сентиментальной ноте, и один из подручных положил на стол перед инвалидным креслом какую-то коробку. Великий человек слегка кивнул, как бы давая коробке свое благословение. Алтея Гант сняла крышку.

Она вынула земного сиамского кота среднего размера.

— Корабельный кот — древнейшая традиция путешествий по могучим океанам планеты Земля, — сказала мисс Гант, и ее худощавое лицо сморщилось в задушевной улыбке, тогда как животное тщетно вырывалось у нее из рук. — И мы не станем лишать нашего мужественного пионера единственного маленького товарища. Ральф, я дарю вам Мелиссу, и пусть она сопровождает вас в этом историческом плавании.

Стренг в полной растерянности боязливо взял животное и зажал его под мышкой, освобождая руки, потому что теперь вперед вышел Баркер, неся еще один подарок.

— Мой подарок — это то, что издавна берут одинокие люди в открытое море, — продекламировал рекламный агент. — Я надеюсь, что мой дар даст тебе столько же радости, пищи для ума и утешения в беде, сколько дал мне.