Швейцар в цилиндре подозрительно посмотрел на Финна, но он тоже был ирландцем, и когда Финн объяснил ему, кто он такой, тот пожелал ему удачи и открыл перед ним двери. В помещении, куда вошел Финн, был мраморный пол и очень высокий потолок.
У старшего клерка, сидевшего за большим первым столом, были смазанные бриллиантином волосы, на его носу сверкали очки, и одет он был в безукоризненный черный костюм, из рукавов которого выглядывали белые, как бумага, руки. Он выглядел как человек, никогда не видевший дневного света, словно всю жизнь провел погребенным в этом офисе.
Он окинул Финна взглядом с головы до ног, и лицо его исказила гримаса отвращения. Щеки Финна покраснели еще больше, когда он объяснил, кто он такой.
– Неважное начало, – проговорил старший клерк, глядя на висевшие на стене большие круглые часы, показывавшие без четверти восемь. – Впредь благоволите быть за своим столом к семи тридцати.
Он повел Финна в кабинет господина Джеймса, и Финн по дороге в изумлении рассматривал восточные ковры и отделанные дубовыми панелями стены, увешанные портретами людей с суровыми лицами.
– Добро пожаловать, мой мальчик, добро пожаловать.
Господин Джеймс тепло пожал ему руку.
– О'Киффи мой личный протеже, – сказал он старшему клерку. – Поставьте для него стол около двери моего кабинета, рядом с секретарем. Представьте его всему персоналу и скажите всем, что я ожидаю от них помощи господину О'Киффи в обучении нашему бизнесу. Все, чем вы должны заниматься эти первые несколько недель, это смотреть, – сказал господин Джеймс Финну. – Интересуйтесь буквально всем, с чем будете встречаться, присматривайтесь ко всему. Проявляйте любопытство, задавайте вопросы. И если вам что-нибудь будет непонятно, приходите ко мне.
С того дня Финн стал ездить на Уолл-стрит в троллейбусе, и каждое утро усаживался за свой стол до семи часов утра. Он понимал, что все, чем он располагал, было умение читать и писать да природный ум, тогда как все его коллеги по работе получили образование. Однако когда прошла первая неделя, вторая, а за нею и третья, он к своему удивлению понял, что в мире денег все, что требовалось, сводилось именно к этим его качествам. Ну и, разумеется, нужен был надежный покровитель.
– Деньги – это все, – говорил господин Джеймс, лично вручая ему чек на жалованье за первый истекший месяц. – Разумеется, то, что вы заработали, вы можете потратить на вещи соответствующей стоимости. Но – я подчеркиваю это «но», О'Киффи, – как вы уже поняли за несколько последних недель, деньги, кроме того, могут делать деньги. Каждый заработанный вами доллар может принести вам деньги. Вам не нужно заниматься никаким производством. Вы не должны ничего создавать. И чем больше денег вы соберете, тем больше денег получите. Я открыл счет на ваше имя в банке «Джеймс энд компании» и рекомендую вам положить на него из суммы, обозначенной на этом чеке, столько, сколько в состоянии, чтобы вам шли проценты, и со временем вы сможете подумать о том, куда их выгоднее вложить.
Финн подумал о том, что философия, позволявшая господину Джеймсу делать деньги, еще проще философии его брата Дэниела, в основе которой был собственный магазин; но что касается полученного жалованья, то у него были другие планы. Он быстро усвоил, что, если хочет играть свою игру, он должен и выглядеть, как все игроки, – и даже лучше. Поэтому он отправился к лучшим портным на Манхэттене, прямо заявил, что он личный протеже господина Корнелиуса Джеймса, и потребовал, чтобы с него сняли мерку для двух отличных костюмов. Тоном, не допускавшим возражений, он заявил, что заплатит сразу сорок долларов, а остальное – когда все будет готово, и ему сказали, что считают за честь выполнить его заказ. С таким чувством, что он вот-вот сделает себе миллион долларов, Финн вышел из ателье. Он зашел в парикмахерскую на Бродвее, где его постригли и роскошно побрили, после чего, слегка благоухающий лавровишневой водой, с гладко причесанными волосами и безупречно подстриженными усами, он направился в «Дельмонико», где отметил свою получку стаканом вина. Затем Финн пошел домой, в пансион Эйлин.
– Вас ожидает какой-то джентльмен, – с многозначительным видом сказала ему Пегги. – Я не знала, впускать его или нет, такой у него хулиганский вид, но он сказал, что он ваш брат.
Дэниел стоял в дверном проеме, заполняя его своей тучной фигурой, и глаза потрясенного Финна едва не полезли на лоб. Перед ним был какой-то одичавший человек: длинные курчавые рыжие волосы Дэна были спутаны с клочковатой бородой, наполовину скрывавшей его лицо, петли для пуговиц на рубашке без ворота были разорваны, а на локтях его старого твидового пиджака зияли дыры. Потрепанные штаны из рубчатого вельвета держались на совершенно новых подтяжках ярко-красного цвета, и такой же алый платок был вызывающе повязан вокруг шеи. Но голубые глаза, сверкавшие из-под кустистых рыжих бровей, лучше всяких слов говорили о том, что Дэн был в полном порядке!
– Если бы ты только видел сейчас себя! – заговорил Дэн, пожирая брата глазами. – Прямо настоящий городской джентльмен.
Они радостно рассмеялись, глядя друг на друга на расстоянии вытянутой руки.
– Видимо, ты преуспеваешь, – с гордостью заметил Дэн, – если судить по твоему костюму.
– Это еще что, – возразил Финн. – Я только что был у самого лучшего в Нью-Йорке портного и заказал два новых. По мерке, – гордо добавил он. – Я очень беспокоился о тебе, Дэн.
Он боялся спросить брата о том, какое несчастье с ним приключилось, но Дэн лишь рассмеялся, увидев его смущение.
Похлопывая по своим раздутым карманам, он заговорил:
– Разве я не говорил тебе, что вернусь домой с выручкой в кармане? Вот они эти деньги, вот они, здесь, Финн.
Осторожно глянув через плечо, он прикрыл ладонью рот и прошептал:
– Семьсот двадцать три доллара шестьдесят пять центов, братишка. Все они у меня здесь в карманах. Не считая пятидесяти баксов долга Кини да расходов на починку башмаков, еду и жилье, все они в целости. О, сначала мне казалось, что продать карманные часы деревенским мужикам будет нелегко, но потом мне повезло. Я был в Северной Каролине, где попал на сельскую ярмарку. Я приглядел на ней место, выложил напоказ одни часы и принялся расписывать, как они хороши, как точно идут и как отлично показывают время. Вокруг меня собралась небольшая толпа, и там был один молодой парень, показавшийся мне интереснее всех других. Он позвякивал деньгами в кармане, и по его глазам было видно, что ему очень хотелось иметь такие часы.
Он бросил таинственный взгляд на Финна.
– Не знаю, сыграло ли свою роль то, что часы были сделаны в Швейцарии, или же то, что я открыл крышку и показал им механизм.
Рыжие кудри Дэна распушились от возбуждения, когда он, схватив Финна за плечо, выдохнул:
– Этот парень сказал, что покупает, и выложил свои три с полтиной. За ним еще один, и еще, а потом стали требовать себе часы и все остальные. Так, переезжая с одной сельской ярмарки на другую, я и продал все свои часы. И сделал себе при этом пятьсот долларов, но этого было недостаточно, и я понял, что могу заняться продажей чего-нибудь еще. Однажды ночью я, как всегда, спал в стоге сена, когда услышал какой-то шорох. Было темно, луна была скрыта тучами. Должен признаться, что я испугался. Подумал, что меня кто-то выследил, зная, что у меня в кармане деньги, и теперь решил меня ограбить. Знаешь, Финн, меня охватила страшная ярость, и я подумал: «Господи, будь я проклят, если позволю отобрать у меня деньги».
Лицо Дэна неожиданно осветилось озорной ухмылкой.
– И кто бы, ты думал, выполз из кучи соломы? Самый хилый мужик, какого тебе когда-либо приходилось видеть. Он икал от испуга и от вина, поднял вверх обе руки, пролив при этом из бутылки половину содержимого, со словами: «Не убивайте меня, мистер О'Киффи. Я всего лишь коробейник, искавший ночного пристанища в стоге сена, как и вы сами». Он сказал мне, что приехал из России, что ему семьдесят лет, что всю жизнь он был коробейником и устал от такой жизни.