«Я попытаюсь, - был его ответ, - ответить сравнением, которое кто-то из философов уже использовал. Море состоит из капель, вечность из мгновений. Человека окружают многие мелочи повседневной жизни, приятные и обременительные. Это было верно в том, что касалось трудностей жизни в Советском Союзе в гораздо большей мере, как в хорошем, так и, прежде всего, в плохом. Трудности съедали жизненную энергию людей почти полностью. Когда в середине пятидесятых годов впервые были названы и описаны преступления Сталина, я, как и многие другие, обожженные пламенем репрессий, не смог сразу преодолеть культ, окружавший Сталина. Он слишком глубоко сидел в нас. Это все было так парадоксально, что даже мой отец после смерти Сталина вырезал из журнала его фото, сделал траурную рамку, написал день и час его смерти и повесил у изголовья кровати. Я не могу объяснить этого до сих пор. Мой отец в глубине души всегда был диссидентом, и уже тогда, когда я еще учился в школе, он говорил мне: у нас господствует полицейский режим. Он так говорил, но фотографию Сталина повесил.
Между Гитлером и Сталиным разница состоит «лишь» в том, что Сталин уничтожил в лагерях ГУЛАГа двадцать миллионов собственных граждан, тогда как Гитлер уничтожал тех немцев, которых считал политическими противниками. Но это не разница. Без подписанного Риббентропом и Молотовым пакта, вероятно, не было бы никакой войны».
Здесь наши мнения разошлись. За все эти годы наши взгляды на историю во многом развивались в различных направлениях.
Миллионы жертв сталинской диктатуры насилия ничем нельзя оправдать. И все же я отклоняю это упрощающее уравнивание. Преступления Гитлера и война были предусмотрены уже нацистской идеологией, расистским бредом, поднятым до уровня программы в книге «Майн кампф», и страстью к завоеваниям, обоснованной лозунгом, что немцы - «народ без жизненного пространства». Будучи корреспондентом радио на Нюрнбергском процессе над военными преступниками, я стал свидетелем неоспоримо доказанного обвинения в подготовке агрессивной войны и геноцида с момента прихода Гитлера к власти. Утверждение, что без пакта не было бы плана «Барбаросса» и войны, не выдерживает серьезной исторической проверки. Если сравнивать Гитлера и Сталина как организаторов массовых убийств, тогда можно всех тиранов в истории ставить на одну доску.
Я категорически против какого бы то ни было объяснения преступлений, ответственность за которые несет Сталин, показательных процессов и жертв ГУЛАГа коммунистической идеологией. Хотя Сталин называл себя коммунистом и постоянно говорил об этом. В отличие от Гитлера у него ведь провозглашенные лозунги и действия расходились все больше и больше. Практика Сталина была извращением, преступлением против коммунизма. Не случайно число коммунистов среди жертв Сталина больше, чем в Германии.
Нам, сторонникам социалистических идеалов, великих идей свободы, равенства и братства, еще долго придется нести этот тяжелый груз.
Алик, в прошлом убежденный член Коммунистической партии Советского Союза, сказал по этому поводу: «В вере в коммунизм наше общество сегодня расколото. Я ни в коем случае не ставлю знака равенства между идеей коммунизма и сталинизмом, ни в коем случае. Но я больше не верю в коммунизм. Сомнения в системе появились уже раньше, естественно, в соответствии с моим жизненным опытом. Все больше и больше мне становилось понятнее, что вся система - не что иное, как полицейский режим. Поэтому XX съезд партии принес только еще худшие подтверждения того, что я давно знал, ничего принципиально нового.
К Хрущеву, который произнес эту нашумевшую речь, я не испытывал никакого уважения. Для меня вся коммунистическая система потерпела крушение.
Коммунизм - это утопия. Если ты в своих книгах пишешь, что утопии необходимы, я с этим не согласен. Поскольку, если верить в утопию, это приводит потом только к разочарованию, головной боли. Лучше рассчитывать, грубо говоря, на худшее, тогда не будет разочарования».
Если Алик отвергает утопию, в которую мы оба когда-то верили, то, мне думается, это следует объяснять его тяжелейшим личным опытом и безнадежным положением страны, в которое она попала при коммунистическом руководстве страны.
И все же я остаюсь при своем убеждении: утопии, стремление к справедливому обществу необходимы. Отказываться от них только потому, что такое стремление связано с поражениями и разочарованиями, означало бы отказ от всякого прогресса, да и с учетом более чем когда-либо угрожающих нашей Земле опасностей - отказ от будущего человечества. Гиганты экономики, пользуясь своим всевластием, черпают баснословные прибыли как на производстве вооружений, так и на непомерно раздутом потребительстве, которое достигается за счет разрушения окружающей среды и углубления социального неравенства. И что же, они и впредь должны, не считаясь ни с кем, решать, куда пойдет мир?
Мои герои в истории - такие, как Спартак в Древнем Риме, Томас Мюнцер в Средневековье или павшие герои Парижской Коммуны на исходе XIX столетия, оставались верны утопическим мечтам о свободе даже тогда, когда борьба казалась бесперспективной и проигранной. И все же они способствовали прогрессу. Этой традиции следуют те, кто и сегодня ищет насущно необходимые альтернативы и не хочет соглашаться с господствующими условиями жизни в мире. Многие люди приспосабливаются, конформисты есть везде в избытке. Они позволяют усыплять себя гипнозом масс-медиа и видимостью демократических правил игры, которые в действительности предназначены лишь для того, чтобы завуалировать подлинно действующие силы. Однако всегда будут люди, которые ставят идеалы выше собственного благополучия. Моя надежда в том, что среди них есть много молодых, которые хотели бы жить в мире, где человеческие потребности ставятся выше интересов наживы.
Мы отказались от продолжения диспута, потому что мой друг вернулся к пережитой реальности: «Для меня, как и для многих моих сограждан, от утопии коммунизма, самой по себе чудесной идеи, не осталось даже следа ни при Ленине, ни при Сталине. В конце длинного ряда стоял Горбачев. Когда его имя во время моего посещения Бонна было у всех на устах и люди были готовы носить его на руках, никто не хотел слышать, что его, так же как и его Раису Максимовну, в нашей стране ненавидят, наш народ их даже презирает. Конечно, первоначально я связывал с ним и его перестройкой большие надежды. Однако у нас был уже опыт широко разрекламированных реформ, от них ничего не осталось. Говорят ведь по-немецки: не стоит расхваливать день, пока не настал вечер.
Не говоря уже о том, что Горбачев предал ГДР, это важно для тебя, как немца. Но он бросил всю Европу в пасть НАТО. Для чего? Курилы, острова, я отдал бы сразу же японцам, вернее сказать, уступил им за хорошую цену. А Горбачев просто раздарил величие России. Горбачев оказался предателем.
Конец Советского Союза я воспринимаю со смешанными чувствами. Советский Союз был все же русской империей, как она была создана царями за долгие столетия. Кстати, один из царей, Александр Второй, недооценен до сегодняшнего дня. И после свержения и убийства Романовых Российская империя все еще оставалась почти в сохранности, за исключением того, что потерял Ленин, - Финляндии, Прибалтики, Польши и Молдавии.
Сталин попытался завоевать обратно эти земли. В этом смысле я расцениваю роль Сталина как позитивную. Я тщательно проследил за борьбой Сталина против Черчилля за Польшу. Он вырвал Польшу из пасти британского бульдога. Балтийские земли пропитаны русской кровью. Теперь русские там - люди второго сорта, хотя они составляют пятьдесят процентов населения. Я воспринимаю конец Советского Союза со смешанными чувствами, есть в этом и кое-что положительное. Однако слишком велики потери, возникшие из-за распада Советского Союза.
Конечно, если отвлечься от современности, в истории со времен Чингисхана и Александра Македонского было ведь двенадцать или тринадцать империй. Все ушли в небытие. Мы сами пережили распад Британской империи, в которой никогда не заходило солнце. Так и Россию, очевидно, постигла историческая закономерность. Туркестан, как раньше называлась Средняя Азия, был завоеван для России генералом Скобелевым, Кавказ - генералом Ермоловым. А сейчас опять идет новая кавказская война. Чечня стремится к независимости, Средняя Азия ее уже получила. Это ход истории».