Выражалось это, в частности, в припадках глупейшей ревности, отравлявших сферу интимных отношений обитателей крепости, в целом вполне здоровую. Иногда, когда мужчины располагались позагорать на нижних террасах, естественно, почти нагишом, Илиэль вдруг сбегала к ним с какой-нибудь идиотской историей на устах, призванной оправдать срочность ее прихода; в таких случаях брату Онофрио никогда не удавалось скрыть, насколько это его раздражает. Конечно, он старался брать пример с присутствовавшего здесь же учителя, изо всех сил пытаясь прикрыть хорошими манерами врожденное женолюбие. Сирилу тоже доставалось, особенно наедине с Илиэль: однажды, когда он в очередной раз был примерно-тактичен, она не выдержала:

— Ты мне кто, любовник или дедушка?!

Если бы дело было только в этом, то это, конечно, обошлось бы ей дорого. Однако человеческая душа — инструмент достаточно странный; «Сатана найдет игрушку даже для самых бездарных рук», как говорит старая пословица, вполне заслуживающая звания одного из важнейших постулатов современной психологии. Илиэль нечем было занять свой ум, не натренированный ни на сосредоточение на какой-то определенной мысли, ни на отсечение ненужных мыслей. Многих женщин в таких ситуациях спасает вязание, преграждающее путь на панель или в реку. И так же, как образующийся в болотах газ метан, рассыпаясь лживыми огнями, сбивает с пути путешественников, так нездоровая мысль порождает чудовищ в нетренированном сознании. У Илиэль начало развиваться нечто вроде мании преследования. Она начала воображать себе, как Сирил и брат Онофрио сговариваются погубить ее. Счастье ее было в том, что каждый из членов гарнизона крепости обладал познаниями не только в оккультной, но и в практической медицине, а особенно в психологии, так что отмстить и нейтрализовать признаки «сдвига» им не составляло труда. Однако это знание, как часто бывает, порождало свою собственную опасность. Развитие непривычных для человека способностей, пусть даже в каком-то одном направлении, означает не только опасность соскользнуть в миры безумия, но и возможность подняться в миры осознания причин теперешнего критического состояния своей души. Илиэль восприняла: эту ситуацию как очередное сражение, в котором у нее нет союзников, поэтому любой трюк, направленный на; обман стражей врат, был для нее оправдан. Для нее это была война, в которой у нее не было союзников, а были, лишь враги. Те, у кого в семье есть душевнобольной наркоман, знают, сколь дьявольски сложна бывает в подобных случаях их задача, и сколь проста задача их подопечных. Для женщин, приходящих к специалисту, лечиться от алкоголизма, не отнимающих от глаз промокший платочек, пет ничего проще чем пропустить рюмашку за минуту до или через минуту после визита прославленному светилу.

Илиэль научилась различать те состояния души, в которых ей было приятно находиться, и стимулировать их. Ее успокаивало общение с Природой, в особенности — с ЛУНОЙ, и она старалась оставаться одна в такие моменты, потому что другие люди мешали ей; тогда-то она и предавалась своим самым ужасным мыслям. Мысли и правда были почти безумные. Удивительно, но у опаснейшего маньяка дух обычно ровен, и мысли самые спокойные. Разница между ним и нормальным человеком лишь в том, что маньяк таит свои фантазии. «Истории» лорда Дансэнина дают прекраснейшие образчики тонкой, стилистически отточенной прозы, порожденной изысканным воображением, достойным любимого сына всемогущего Отца Света и Истины; однако если бы они были порождением его пораженного опухолью мозга, он никогда бы не опубликовал их. Безумец свято хранил бы тайну о том, что сегодня среда, хотя бы потому, что «Диавол не велел ему говорить этого». «Аз семь Истина», провозгласил один из величайших мистиков, Мансур, и был распят, ибо всех, провозглашающих истину, распинают; если бы он сказал: «Ребята, я Господь Бог», его бы сочли просто сумасшедшим.

Так Илиэль постепенно привыкла проводить большую часть времени в своей «люльке», спокойно предаваясь самым кошмарным мыслям. Одно сознание того, что она ограничена в своих действиях, значительно ухудшало ее состояние. Подавлять импульсы, телесные или ментальные, — большая ошибка. Выпусти его наружу и забудь о нем, или скажи себе, что в твоей системе такие импульсы не имеют права на существование; все лучше, чем оставить их постепенно загнивать у себя внутри. Так, подавление нормального сексуального инстинкта служит источником тысячи болезней. В пуританских странах секс неизбежно обрастает самыми разнообразными формами извращений и дегенерации. А разного рода зависимости, от алкогольной до наркотической, в латинских странах почти не известные, заставляют только удивляться англосаксонскому темпераменту.

Вот как получилось, что ум Илиэль, застоявшись, начал порождать чудовищ. Час за часом перед ее расслабленным умственным взором проходили образы одни. больнее другого, сливаясь в целые Гольфстримы хаоса Духа. Фантомы приходили и откуда-то извне, облекая себя в образы, доступные ее сознанию — одни привлекательные, другие страшные; однако даже самые жуткие; кровавые символы вызвали в ней чувство странного восторга. То и дело повторялось видение огромного тропического жука-оленя, с горящими глазами, величиной слона, с клешнями, готовыми схватить ее. Однако страх перед ним был не больше ее любопытства, и они всякий раз с упоением разглядывала его, воображая себе как его острые жвалы сомкнутся на ее плоти. Даже собственная теперешняя полнота становилась при этом для нее источником удовольствия: она часто представляла себе, что попала в плен к людоедам, которые отрезают по куску от ее тела, варят или зажаривают их на вертеле так что кровь и жир кипят и падают на горящие угли. В современных теориях психоанализа или психосинтеза подобные видения часто квалифицируются как любовные мечтания. Во всяком случае, сама она где-то в глубине души при этом осознавала, зачем суффражистки требовали от мужчин мучить их; это был всего лишь угнетенный сексуальный инстинкт, нашедший выход в расовой воспоминании об умыкании невесты.

Однако в самом деле опасными для нее были не эти, а другие образы, которые она научилась вызывать, дав имя, подсказанное ей одним из них. На самом деле было даже не имя, потому что его нельзя было записать буквами какого-нибудь алфавита; оно было скорее же на вздох, легкий кашель, придыхание перед произнесением настоящего имени. Ей достаточно было воспроизвести это придыхание, как ее видение возвращалось все в ту же местность. Она шла по узкой белой той тропе, ведшей очевидно к вершине какого-то поле того холма. С обеих сторон тропу огораживали колючие кустарники, перемежавшиеся полянками и порослью, дико растущих цветов, пробивавшихся между камнями. Добравшись до вершины холма, тропа упиралась в некое подобие ворот, составленных из двух скал по обе стороны от нее, похожих на башни. Башни были невысоки, некрасивы, без окон, если не считать нескольких щелей, которые вполне могли бы сойти за бойницы для лучников; однако нигде не было видно признаков жизни. Но она чувствовала, что в этих башнях и за ними есть жизнь; ей хотелось пойти и узнать, кто там живет, и все же какой-то неизъяснимый страх удерживал ее от этого. Убывающая Луна {она всегда была убывающей, когда Илиэль попадала в эту местность) довольно ярко освещала тропу, однако за врата башен ее лучи почти не проникали. Впереди на тропе ей виделись тени, похожие на звериные — то шакал, то гиена, а то и волк, ибо она слышала завывания и лай, походивший на смех, сменявшиеся довольным урчанием и истошными воплями, как будто между зверями начиналась драка, словно они вырвались из загона.

Однако на саму тропу, то и дело осыпавшуюся мелкими камнями, никто не выходил, и Илиэль было даже приятно чувствовать себя полной ее владелицей. Всякий раз ей хотелось пойти дальше и заглянуть за скалы башен, однако ей мешала старуха. Однажды она наконец дошла до нее и сумела разглядеть вблизи. Старуха сидела на повороте тропы, у подножия большой скалы, в щели которой, по-видимому, укрывалась. Илиэль сама поздоровалась с ней и спросила, чем она может ей помочь, ибо та явно занималась какой-то сложной работой.