Лишь сознание предстоящей трудной задачи оставляло в ее душе горьковатый привкус. Ее медитация была прервана голосом сестры Клары:

Две девушки повторили этот возглас без слов на своих мандолинах.

Мелодия следовала за словами.

— О Артемида! Артемида! Артемида! — вскричали девушки, и инструменты зарыдали у них в руках. В этот миг раздались голоса мужчин, ожидавших на верхней террасе. Они слились в хор пугающих возгласов, среди которых ничего нельзя было разобрать, кроме слова «Пан». Тут с самой верхней террасы в их середину прыгнул Сирил, одетый в ритуальную козлиную шкуру, и мужчины бросились врассыпную. В следующий миг он, легко перемахнув через барьер, отделявший эту террасу от нижней, очутился среди женщин, с плачем прикрывавших головы руками. Сестра Клара и ее ученицы разлетелись, точно вспугнутые чайки; прижав Илиэль к груди, он вскинул ее на плечо и победным шагом направился к дому. Такова была магическая церемония, придуманная одним из адептов как праздник или инсценировка легенды о похищении Дианы Паном. К подобным инсценировкам восходят, в сущности, все наши театральные представления. Их первоначальный замысел состоял в том, чтобы дать участникам возможность посредством действия отождествить себя с теми божествами, милости которых испрашивали.

Идея представить легенду в виде церемонии очевидно лежит в основе всех ритуалов, и боги суть, таким образом, не что иное как образы одноименных героев или; персонификация неких абстрактных понятий; хотя в конечном итоге это одно и то же. Если согласиться, что человеческий гений имеет божественную природу, то сакраментальный вопрос, запрягать ли лошадь впереди или позади телеги, становится таким же бессмысленным, как если бы речь шла об автомобиле.

С середины ноября и до последней недели перед Рождеством у них был медовый месяц. Однако порывы бурной страсти редко становились теперь для них чем-то большим, нежели случайный сопровождающий аккорд; человеческая любовь Сирила и Лизы возвысилась до любви всечеловеческой, божественной, наполнявшей все их действия и чувства. Все было лишь следствием этой высшей любви, вне ее ничего не было. Влюбленные никогда не расставались больше чем на час, следуя всем велениям любви, однако испытывая при этом такую глубину и полноту чувств, о которой и мечтать не могут простые смертные. Даже сон был для них всего лишь яркой, красочной фатой, накинутой на их счастье; во сне они преследовали друг друга и предавались любви под лазурным небом, в море, гораздо более чистом и мелодичном, чем-то, что отделяло их замок от острова Капри; в садах блаженства, стократ более прекрасных, чем сады замка, и на склонах гор, поднимавшихся до самых дворцов Вечности в пылающем небе.

Все четыре недели к ним не проникало ни слова из' внешнего мира — за одним единственным исключением, когда сестра Клара принесла Сирилу телеграмму. Она была без подписи и содержала лишь три слова: «Около первого августа».

— Что ж, в хороший день и дело спорится, — с удовлетворением произнес Сирил, прочтя телеграмму. Илиэль поинтересовалась, что это значит.

— Так, ничего, чистая Магика! — ответил он. Решив, что это ее не касается, она больше не задавала вопросов и вскоре забыла об этом мимолетном нарушении их покоя.

Однако хотя Илиэль была ограждена от любых известий из внешнего мира, он сумел-таки дать ей о себе знать, причем с неумолимой силой. Черная Ложа все это время тоже не дремала, и брату Онофрио, ведавшему обороной замка, не приходилось сидеть без дела. Но действовал он успешно, и противнику до сих пор не удавалось пробить даже первую брешь в этой обороне, то есть установить материальную связь с замком. Существует закон Магики, гласящий, что следствие всегда аналогично вызвавшей его причине. Можно создать двойника и послать его, скажем, напугать своего недоброжелателя, но нельзя послать его украсть перчатку или заставить вступить в клуб. Поэтому любое магическое действие, как правило, начинается на материальном плане, после чего уже переносится на высшие. Чтобы вызвать какой-либо дух, сначала берут предметы, нужные для этого, чтобы с их помощью создать более тонкие формы аналогичной природы.

«Сачок для Бабочки» строил свою оборону именно на этом. Моральным соображениям в Магике придается столь же мало значения, сколь и в искусстве или в науке. Этот вопрос возникает, лишь когда произведение той или других сталкивается с моралью конкретных людей. Так, Венера Медицейская сама по себе не «добра» и не «зла»; однако ее воздействие на ум какого-нибудь Энтони Комстока или Гарри Toy может оказаться разрушительным, потому что такова мораль, питающая их умы. Об убийстве можно договориться по телефону; но обвинять телефон в убийстве бессмысленно.

Законы Магики тесно связаны с другими физическими законами. Всего сто лет назад люди не знали о добром десятке важнейших свойств материи — теплопроводности, электрическом сопротивлении, непрозрачности некоторых материалов для рентгеновских лучей, спектроскопии и других, которые можно даже назвать оккультными. Магика принципиально имеет дело со вполне реальными, хотя и не известными обыкновенному человеку силами; сами силы от этого не становятся менее реальными или менее материальными (хотя эти слова, конечно, не точны в том смысле, что любая вещь имеет и нематериальные стороны), чем, например, радиоактивность, вес и плотность. Трудность их определения и измерениям указывает прежде всего на неуловимо тонкий характер их связей с жизнью. Живая протоплазма тождественна мертвой во всем, кроме самого факта жизни. Литургия! есть магическая церемония, цель которой — придать не коей материальной субстанции божественную силу, однако материальной разницы между освященной и не освященной просфорой нет. Разница же в моральном воздействии той и другой на причащающихся огромна.

Это церковное таинство есть, в сущности, всего лишь один из бесконечного множества экспериментов магии талисманов; церковь, сама никогда не отрицавшая реальности! подобных действий, рассматривает всех, занимающихся! ими помимо нее, как соперников. Но она никогда не осмелится отпилить тот сук, на котором сидит.

С другой стороны, скептику, однажды убедившемуся в| действии таких церемоний, ничего не остается, как объяснить это действие «верой»; и он с усмешкой бывает вынужден признать, что вера сама по себе есть чудо. Церковь с ласковой улыбкой соглашается с этим; лишь Маг, находящийся в равновесии между этими двумя противоположностями и основывающий свои выводы на представлении о единстве Природы, скажет, что первопричиной того и другого служит одна и та же сила. Да, он то; же верит в это чудо, но оно для него ничем не отличается от «чуда», совершающегося в электрической лейденской банке. Действие последнего проверяется каким-либо индикатором электрического тока, для проверки первого требуется индикатор морали; ни весы, ни пробирки не обнаружат перемен ни в том, ни в другом случае. В Черной Ложе прекрасно понимали, что единственным слабым звеном в обороне «Сачка» был еще слабо тренированный ум Лизы. Ослепительно-яркое пламя ее энтузиазма, питаемое любовью, было еще слишком жарким, чтобы к нему можно было подступиться магическими средствами, а личное общение с ней было невозможным.

Однако они не отчаивались, а продолжали наблюдать, зная, что в один прекрасный день на смену энтузиазму придет нужная им реакция. За Эросом по пятам всегда следует Анти-Эрос, чтобы рано или поздно занять его место — если, конечно, Эрос не окажется настолько сообразительным, чтобы подкинуть в затухающий костер любви топлива дружбы. В промежутке же между тем и этим воздействовать на Лизу будет легче всего. Если бы им удалось раздобыть хоть каплю крови Илиэль, она стала бы для них такой же легкой добычей, как тот несчастный машинист скорого поезда Париж — Рим.