Но минимума мне было вполне достаточно. И до предела ужавшихся эрогенных зон тоже хватало, вызвать их к жизни было проще простого. Убийство имело для меня огромный духовный смысл: если допустить, что оргазм есть плоть, взрывающаяся от мысли, то это будет ключ к пониманию моей тогдашней жизни.

Мотоцикл не только уносил меня с места преступления, но и помогал домчать мою жажду до постели, где я мог утолить ее.

Если мой пыл частично расплескивался по дороге, я разжигал его вновь, воображая, как совершаю убийства еще не опробованными способами: вонзаю в сердце кинжал, перерезаю глотку, отрубаю саблей голову. Чтобы картинка подействовала, необходимо было пролить как можно больше крови.

Странно, ведь можно представить себе не менее жестокие сцены удушения или отравления. Но у меня вставал только на гемоглобин. До чего же странная штука – эротика.

Однажды я увидел на улице девушку, которую когда-то любил. Мне случалось и раньше сталкиваться со своими бывшими. Подобные встречи с ошибками прошлого никогда не доставляли мне удовольствия. Не говоря уж о неловкости, которую при этом непременно испытываешь.

А на этот раз ничего подобного. Меня это приятно удивило. Я даже не подумал перейти на другую сторону и поздоровался как ни в чем не бывало.

– Вижу, у тебя все в порядке, – сказала она.

– Да. А ты как?

Она поморщилась. Ну все, сейчас начнет жаловаться. Я тут же распрощался.

– У тебя совсем нет сердца, – бросила она мне вслед.

У меня и в самом деле его не было. Я уничтожил в себе этот источник проблем и страданий, и рана давным-давно затянулась. Вместо него у меня теперь работал механический насос, практически не требовавший к себе внимания.

И я ничуть не скучал по этому слабому органу – слабому, вопреки воспевшим его мужество легендам. Отважное сердце Родриго? Нет, это не про меня.

Я спросил Юрия, нравится ли ему убивать.

– Это приносит облегчение, – ответил он.

– От чего?

– От стресса.

– А убивать – разве это не стресс?

– Нет. Это страх.

– То есть страх снимает тебе стресс?

– Да. А тебе нет?

– Нет.

– Почему ты тогда этим занимаешься?

– Потому что мне нравится этот страх сам по себе. Никакое облегчение мне не нужно.

– Да ты просто извращенец.

В его голосе послышалось уважение, и, довольный произведенным впечатлением, я удалился.

Очень скоро я стал позволять себе излишества. Заказы на убийства поступали не регулярно, и меня это очень напрягало. День без убийства был для меня таким же потерянным, как раньше – день без секса. Я устал постоянно прислушиваться к телефону, как придурок, что без конца заводит знакомства по объявлениям в газетах. Недолго думая, я решил, что имею право на некоторые экспромты.

Наемный убийца совершает идеальные преступления, потому что не сам выбирает своих жертв. Он ничего о них не знает. И полиции не за что уцепиться. А кто мне мешает самому себе заказывать клиентов, соблюдая при этом тот же непреложный принцип: ничего о них не знать?

Поначалу я наугад раскрывал телефонный справочник и с закрытыми глазами тыкал пальцем в чью-нибудь фамилию. Но этот метод себя не оправдал: какой же он незнакомец, если ты знаешь его имя? В ту минуту, когда я его убивал, имя мешало мне, как камешек в ботинке. Для полноты ощущений требовалось исключить даже малейшие угрызения совести.

Идеальный незнакомец – это первый встречный, мимо которого проходишь, даже не взглянув на него. И ты убиваешь его только потому, что подвернулся удобный случай: вокруг ни одного свидетеля. И когда ты выпускаешь две пули в его котелок, то еще вопрос, кто удивлен сильнее: он или ты.

Я называл это fast-kill по аналогии с fast-food. Об этих убийствах я не распространялся – как люди, скрывающие, что питаются в «Макдоналдсе»: тайные радости всегда слаще.

Это было сильнее меня. «Неужели я стал маньяком?» – подумал я как-то вечером. Меня тревожила не патологическая сторона этой привычки, а ее вульгарность. Серийный убийца – это клише из плохого кино, самая жалкая из уловок современных сценаристов. Публика тащится от таких штучек, что только подтверждает ее дурной вкус.

Поразмыслив, я решил, что у меня нет ничего общего с серийными убийцами. Идя на дело, я не готовился, как они, подолгу и с маниакальной тщательностью. Я убивал просто для здоровья: каждодневное убийство было необходимо мне, как иным – плитка горького шоколада. И от передозировки меня мутило точно так же, как и любителей шоколада. Такое случалось, если после тягостного молчания телефон вдруг звонил в половине одиннадцатого вечера. Я уже не вытерпел и прикончил кого-нибудь, а тут мне дают ночное задание. Ничего не поделаешь, я тут же послушно выполнял его, хотя и без особого желания. Никто на свете так не ценится за абсолютную надежность, как наемный убийца. Чуть заартачишься – и все, привет: тебя списали. Узнаешь тогда, что чувствуют старые актрисы, чей телефон никогда не звонит.

Еще и поэтому я не злоупотреблял импровизациями: боялся потерять место. Это означало бы отказаться от обожаемой профессии, которая по сравнению с fast-kill имеет множество преимуществ: гордое сознание своей избранности и соответствия строгим критериям, игровой момент (узнать клиента по фотографии, иногда давней), удовлетворение от того, что пришил настоящего мерзавца, упражнения на смекалку при получении совершенно непонятного заказа, например: «Почему, интересно, шеф поручил мне ликвидировать кармелитку?» И опять же, зарплата, что тоже приятно.

Но не пронюхал ли Юрий о моих забавах? Решив, видимо, меня предостеречь, он рассказал мне о собрате по профессии, который засветился, подрабатывая на стороне.

– Ты его уволил? – спросил я.

– Шутишь? Его тут же заказали коллеге.

По-моему, это было чересчур. На случай, если меня застукают, я придумал, что скажу в свою защиту: «Я никогда не опустился бы до подобного, будь у меня четкий график работы. Почему мне дают задание накануне? Неужели шеф только что надумал убрать этого клиента? Вы наверняка скажете, что так делается ради общей безопасности: если меня зацепит полиция, мне лучше ничего заранее не знать. Но разве не выиграет наша общая безопасность, если не томить киллеров тревожным ожиданием? Представляете себе муторное состояние человека, который утром просыпается и не знает, убьет он сегодня или не убьет? Не говоря уж о финансовой стороне дела: как можно планировать свой бюджет, если не знаешь, сколько заработаешь на этой неделе? Я не прошу луну с неба, я всего лишь требую, чтобы уважали мои права – пусть дают мне поручение за трое суток. Если нужно, я готов пойти на уступки, как на рынке».

Слушать мои разглагольствования было некому, кроме меня самого – похоже, у меня началась паранойя.

Хотя рассуждал я правильно. Жить в таком подвешенном состоянии – все равно что не жить: чтобы это выдержать, надо быть суперменом. Я старался косить под супермена, но сам на свой счет не заблуждался. Без музыки «Радиохед» я бы уже давно сломался: в ожидании звонка я часами валялся на кровати, слушая песню Where I End and You Begin, которая пророчила, что небо вот-вот обрушится – оно и вправду обрушивалось, и эта зияющая пустота давила, душила и пробуждала во мне агрессию.

– Как ты проводишь свободное время? – спросил я Юрия.

– Разгадываю кроссворды. А ты?

– Слушаю «Радиохед».

– «Радиохед»? Это хорошо.

И он принялся напевать какой-то их хит девяностых годов.

– Нет, – отрезал я. – Я тащусь от трех последних альбомов.

– Экспериментальная музыка, – поморщился Юрий.

– Вот именно. А я – экспериментальный убийца.

– Надо же, какой снобизм…

Я остро ощутил собственное превосходство. Юрий – ретроград. А я – киллер третьего тысячелетия.

Моим очередным ночным клиентом был промышленный магнат, который зимой и летом носил шляпу. Мне это очень мешало. Вдруг из-за шляпы я не увижу, как разлетится его череп? И как же я пойму, чисто сработано или нет?