Длинные мутные волны заливали берег до самой балюстрады. Тучи ползли по горам лохмотьями черного дыма.

Мглистый, промозглый спускался вечер.

Ударил утренний мороз, и враз свалились с орешины ее красивые крупные листья, все до единого, легли кругом на землю и на ту скамью. И выступил, точно выбежал, гипсовый лыжник, прыгающий с трамплина.

Перед стеклянной дверью в пустую столовую диетсестра в белом халате стояла среди персонала и ответственным голосом спрашивала:

— А ты когда пойдешь в отпуск?

— Я пойду, пожалуй, в декабре, — ответила толстуха Таня, соседка девочки по общежитию.

— Можно в декабре, а можно и в январе, так что выбирай, — сказала диетсестра.

— В декабре мне лучше, — сказала Таня.

— А мне надо в апреле, — сказала девочка.

— В апреле нельзя, — сказала диетсестра. — Можно в декабре и можно в январе.

— Мне в апреле надо, — сказала девочка. — У меня в деревне тетя, она мне все равно что мать.

— Она ее воспитала, когда родители умерли, — сказала Таня.

— При чем тут тетя, — сказала диетсестра. — Объясните толком.

— Тетя строит дом, — сказала девочка. — И просит приехать вот именно в апреле. Помочь. Она письмо прислала. — И девочка показала письмо.

Диетсестра взяла письмо, персонал тоже стал читать, заглядывая через плечо.

«Приезжай, помоги, без тебя как без рук», — было написано в письме.

Девочка стояла такая смирненькая и смотрела пристально на читающих.

«Жду ответа, как соловей лета», — дочитала диетсестра и сказала с досадой:

— Вот непременно им надо тогда, когда нельзя! — Но тут же смягчилась: — Ну ладно уж, иди в апреле в виде исключения, раз она тебя воспитала.

И девочка вздохнула с облегчением и сказала:

— Спасибо!

— Обошлось, — сказала она Наде. — Разрешили отпуск в апреле.

— А дальше-то как? — спросила Надя.

— Писем больше не потребуется, — сказала девочка. — За это спасибо, а больше не потребуется. Время подойдет, просто уеду отсюда.

— Вот отчаянная стала, кто б мог подумать! — сказала Надя. — Какая была тихая и какая стала отчаянная.

— Ты мне свой паспорт дашь, как поеду, — сказала девочка.

— Только бы тут не узнали до апреля, — сказала Надя.

— Не узнают, — сказала девочка.

Она сидела в своем общежитии: двухэтажный опрятный дом на краю парка, дальше за ним хозяйственные постройки — кладовые, прачечная, гараж.

Жила она по-прежнему в комнате с Таней. У Тани над энергичным, подковкой, с опущенными углами ртом росли суровые темные усики. Росту маленького была, а плечи могучие. Глядела Таня хмуро, зря болтать не любила, в свободное время вышивала на пяльцах.

Вот и сейчас сидела она напротив девочки и вышивала, а девочка говорила ей:

— Будем жить в своем домике. И рядом лес. И речка. И море. Такое теплое, как тут. И все будет у нас как нельзя наилучшее.

— Пустяки говоришь, — отвечала Таня недовольным баском. — Где ты видела, чтоб и море, и лес, и речка, скажи, пожалуйста? Еще и домик! Домик-то откуда возьмешь?

— А мы тот дом, что тетя строит, обменяем на эти места. И заживем с моим мужем тут, — поддразнивала девочка.

— Откуда это у тебя уже и муж появился? — удивлялась Таня, а девочка говорила:

— Не может же такого быть, чтоб мужа не было. Будет и муж в свою очередь…

Зимой по вечерам девушки в общежитии собирались вместе и пели песни под Таниным руководством, хорошо пели, красиво.

У толстушки Тани лицо становилось вдохновенным, она поднимала глаза к потолку и пела, словно молилась:

Приходила к девушкам диетсестра в неизменном белом халате, говорила удовлетворенно:

— Вот какая у нас самодеятельность — на фестиваль послать не стыдно.

— А что, — говорила Таня, — вот если б у Кати пьяно получилось, какое требуется, то можно бы и на фестиваль.

И девочка пела с ними, но пела без удовольствия, и не интересно было ей, получится или не получится пиано у Кати. Поет веселое, а глаза безрадостные. Поет и вдруг смолкнет, задумавшись о своем.

Очнется и оглядится подозрительно: не заметил ли кто ее задумчивости.

Всех людей вокруг она подозревала, все ей казались соглядатаями, недоброжелателями.

— Ты чего, голова болит? — спросит Таня. Девочка вспыхнет, как спичка:

— Ничего у меня не болит! Почему это она заболит!

Диетсестра еще разок заглянула в комнату, чтобы послушать пение, девочка смотрит на нее с ненавистью.

— Так и ходит, так и смотрит! — ожесточенно рассказывает она потом почтарке Наде. — Так за каждым моим шагом и следит!

Хотя диетсестра на нее обращает внимания не больше, чем на других.

Пришел апрель. Тюльпаны цвели в горах и в парке, под окнами общежития. Окна уже открывали настежь.

Девочка собиралась в отпуск.

— Общественный чемодан у Кати, — сказала Таня. — Она последняя брала.

Катя принесла чемодан. Девочка укладывала в него свои вещи — лифчики, платьица, поставив чемодан на стол, повыше.

— На стул поставь, — сказала Таня. — Нехорошо чемодан на столе.

— Тебе нехорошо, а мне хорошо, — резко сказала девочка, и Таня удивилась — чего это она так?..

По аллее подъехало такси, из него вышли отдыхающие, их встречал затейник-эвакуатор.

— Добро пожаловать, — говорил он. — Откуда? Из Магнитогорска? Как там у вас в Магнитогорске?

— Здравствуйте, здравствуйте, старая знакомая! — обрадовался он женщине, которая в прошлом сезоне щеголяла на пляже в китайском халате. Опять, значит, к нам?

— Как видите, — сказала женщина. — Я очень люблю юг весной, весной он особенно романтичный.

Шофер такси стоял на аллее и смотрел, как выгружаются его пассажиры, когда появилась девочка с общественным чемоданом в руке.

Шофер посмотрел на девочку и спросил:

— В город?

— Да, — сказала девочка.

Он посмотрел на нее еще раз, внимательно, взял у нее чемодан, положил в багажник и сказал:

— Садись, поехали.

— Хорошо, — сказала девочка. — Только как же…

— Все понимаю и вижу, — сказал шофер. — Не беспокойся, так свезу, за улыбку.

— Законы нарушаешь? — спросил затейник. — Газеты не читаешь?

— Нарушаю, точно, — сказал шофер. — А газеты читаю.

Девочка попрощалась со всеми и с диетсестрой, которая тоже вышла на аллею.

— Смотри, возвращайся вовремя, — сказала диетсестра. — Сама знаешь, сколько теперь работы, теперь поедут!

И она неодобрительно посмотрела на приехавшую женщину, которая легко и беззаботно удалялась по аллее.

Машина тронулась.

Отцвели тюльпаны.

— Изволь радоваться, третью неделю без смены работаю, — сказала Таня.

Катя посмотрела на вторую постель в Таниной комнате и сказала:

— Что ж это она?

— Еще в субботу ждали, — сказала Таня сердито. — В субботу ей срок был.

— Может, заболела? — спросила Катя.

— Так напиши! — сказала Таня. — Разве ж так делают? Напиши, если ты заболела!

… - Ни дисциплины, ни совести нет у людей, — сказала диетсестра. Под Первое мая и такое себе позволять. Телеграмму пошлем, давайте адрес.

— А у кого адрес? — спросила Таня. — У тебя есть адрес? — спросила она Катю.

— Нет, — ответила Катя. — Мне она не оставляла.

— И мне не оставляла, — сказала Таня.

— Как же так, — сказала диетсестра, — а в конторе сказала, что ее адрес у вас есть, там тоже не записали… Обманула, выходит?

— Ну почему обманула, — сказала Катя. — Хотела нам оставить, наверно, да забыла.

— Дом достраивают, — решила Таня, — не пускает ее тетка. Только так, больше ничего не может быть.

А девочка была в сотне километров от санатория в областном центре, в родильном доме.

Первомайские флаги развевались на улицах областного центра, день был ослепительно яркий, ликующий, когда раздался крик новорожденного и голос врача сказал: