— Обычные вещи, — произнес он наконец. — Я беспокоился по поводу своего финансового положения и своей квартиры. Я никогда не рассматривал всерьез возможность развода. Инес была единственной женщиной, которую я когда-либо…

— А кроме того, вас тревожило, что развод может повлиять на ваш социальный статус и, вероятно, на вашу работу? — добавил Зоррита. — Как я понимаю, жена оказала вам очень большую поддержку после чудовищной истории с Мэдди Кругмен. Ваши коллеги говорят, что она помогла вам возобновить карьерный рост.

Его коллеги так сказали?

— Моей карьере никогда ничто серьезно не угрожало, — возразил Кальдерон. — Например, не возникало никаких сомнений при назначении меня судебным следователем в таких важных делах, как, например, взрыв в Севилье.

— Но ваша возлюбленная предложила вам решение этой проблемы, не так ли? — спросил Зоррита.

— Какой проблемы? — смутившись, произнес Кальдерон. — Я как раз говорил, что в моей карьере никаких проблем не было, а Мариса…

— Решение неприятной проблемы развода.

Молчание. Память Кальдерона металась в его голове, словно мотылек в поисках света.

— «Буржуазное решение буржуазной проблемы», — напомнил Зоррита.

— А, вы имеете в виду — я мог ее убить. — Кальдерон саркастически фыркнул. — Это была просто глупая шутка.

— Да, с ее стороны, — уточнил Зоррита. — Но как это повлияло на ваше сознание? Вот в чем вопрос.

— Это смешно. Это абсурд. Мы оба над этим смеялись.

— Мариса тоже так сказала. Но как это повлияло на вас?

Молчание.

— У меня никогда не было и мысли убить свою жену, — заявил Кальдерон. — И я не убивал ее.

— Когда вы впервые избили свою жену, сеньор Кальдерон?

Допрос походил на скачку с препятствиями: чем дальше он бежал, тем выше становились преграды. Зоррита наблюдал за его внутренней эмоциональной борьбой. Он видел подобное уже много раз: неприемлемая правда, вытекающий из нее необходимый обман и попытка сконструировать ложь из этих двух ненадежных составляющих.

— Вы били ее до начала этой недели? — спросил Зоррита.

— Нет, — твердо ответил он и тут же понял, что это подразумевает некоторое признание вины.

— Это кое-что проясняет, — сказал Зоррита, делая у себя пометку. — Судмедэксперту трудно было датировать первые побои, которые вы ей нанесли, так как, насколько я понимаю, застарелые синяки не так легко поддаются точной оценке, как, скажем… температура тела. Установить время появления давних синяков непросто… То же самое касается разрыва внутренних органов и внутреннего кровотечения.

— Послушайте, — произнес Кальдерон, у которого перехватило дыхание от этих жутких открытий, — я знаю, что вы пытаетесь сделать.

— В данный момент я пытаюсь выяснить, когда вы в первый раз избили Инес. Это было в ночь с воскресенья на понедельник или в понедельник утром?

— Это были не избиения, а несчастные случаи, — заявил Кальдерон и сам испугался, что употребил множественное число. — Так или иначе, это не означает, что я убил свою жену… Я этого не делал.

— Но когда произошло первое избиение — в воскресенье или в понедельник? — спросил Зоррита. — Или во вторник? Ну да, вы ведь выразились во множественном числе, а значит, вероятно, это происходило в воскресенье, понедельник, вторник и, наконец, в трагическую среду. Мы никогда не сумеем отнести тот или иной синяк к определенному дню. Во сколько вы вернулись домой во вторник утром, после того как провели ночь с Марисой?

— Около половины седьмого утра.

— Что ж, это совпадает с тем, что сказала Мариса. Инес спала?

— Я думал, что она спит.

— Но это было не так, — сказал Зоррита. — Она проснулась, верно? И что она делала?

— Ну ладно. Она нашла мой цифровой фотоаппарат и стала загружать с него снимки в компьютер. В том числе две фотографии Марисы.

— Наверняка вы очень рассердились, когда это обнаружили. Когда вы застали ее за этим занятием, поймали ее за руку, — проговорил Зоррита, не в силах скрыть удовольствие. — Она была такая хрупкая, ваша жена, не так ли? По оценкам судмедэксперта, ее вес перед летальной потерей крови составлял сорок семь килограммов.

— Поймите, мы были на кухне, я просто ее оттолкнул, — сказал Кальдерон. — Я не осознавал ни своей силы, ни ее хрупкости. Она очень неудачно упала на разделочный стол. А он из гранита.

— Но это не дает объяснения следу кулака у нее на животе, следу пальца ноги в области ее левой почки, а также большому количеству ее волос, которые были разбросаны по вашей квартире.

Кальдерон откинулся назад. Руки соскользнули с края стола. Он не был профессиональным преступником, он понял, что запирательство — очень тяжелая работа. Он помнил лишь единственный случай, когда ему приходилось громоздить такое количество лжи: он был тогда мальчишкой.

— Видимо, когда я ее оттолкнул, я задел ее диафрагму. Она ударилась о стол и упала на мою ступню.

— Вскрытие выявило разрыв селезенки и почечное кровотечение, — сообщил Зоррита. — Полагаю, вы скорее не «задели», а ударили, не так ли, сеньор Кальдерон? Судмедэксперт заключил по форме синяка в области ее поясницы и темно-красному следу от ногтя большого пальца, что это был скорее сильный пинок босой ногой, нежели «падение» человека на чью-то ступню, которая, разумеется, стояла бы в таком случае на полу плоско.

Молчание.

— И все это произошло во вторник утром?

— Да, — ответил Кальдерон.

— Сколько тогда прошло времени после того, как ваша возлюбленная пошутила насчет решения проблемы вашего развода?

— Ее шутка не имела к этому отношения.

— Хорошо, а когда вы избили жену в следующий раз? — спросил Зоррита. — Это было после того, как вы обнаружили, что ваша жена и ваша возлюбленная случайно встретились в Садах Мурильо?

— Какого хрена, как вы это узнали? — проговорил Кальдерон.

— Я поинтересовался у Марисы, виделась ли она когда-нибудь с вашей женой, — ответил Зоррита, — и сначала она стала мне лгать. Как вы считаете, почему?

— Я не знаю.

— Она сказала, что не виделась с ней, но я допрашиваю лжецов половину своей профессиональной жизни, а когда у тебя есть опыт, это как с детьми: ты уже настолько хорошо умеешь видеть признаки лжи, что любые попытки соврать кажутся тебе смехотворными. Итак, почему, как вы думаете, она хотела солгать ради вас?

— Ради меня? — переспросил Кальдерон. — Она ничего не делала ради меня.

— Почему она не хотела, чтобы я узнал об ее… препирательстве с вашей покойной женой?

— Понятия не имею.

— Потому что ее это до сих пор злило, сеньор Кальдерон, вот почему, — объяснил Зоррита. — А если она сама злилась из-за того, что ее оскорбила ваша жена, из-за того, что ваша жена прилюдно обозвала ее шлюхой… можно только догадываться, какие чувства относительно этого происшествия она вызвала в вас… Впрочем, она мне рассказала.

— Она рассказала вам?

— О, она снова пыталась вас выгородить, сеньор Кальдерон. Она пыталась представить это каким-то пустяком. Она повторяла: «Эстебан — не жестокий человек». И что вы просто были «раздражены». Но, думаю, она понимала, как сильно вы были рассержены. Что вы сделали в ту ночь, когда Мариса сообщила вам, что Инес обозвала ее шлюхой?

Кальдерон снова замолчал. Ему никогда не было так трудно говорить. Он был слишком переполнен эмоциями, чтобы найти подходящий ответ.

— Это была та ночь, когда вы пришли домой и стали колотить свою жену по груди и хлестать ее ремнем, так что пряжка рассекала ей ягодицы и бедра?

Кальдерон пришел на допрос с ощущением, что его словно бы защищает стена, прочная и плотная, как железобетонная дамба, но после получаса вопросов от нее остались лишь изломанные, истрепанные щепки. Потом исчезли и они. Он вообразил себя перед государственным обвинителем, который будет задавать ему такие же вопросы, и осознал всю безнадежность своего положения.

— Да, — автоматически ответил он, не в состоянии проявить хотя бы мальчишескую смекалку, чтобы изобрести какую-нибудь смехотворную ложь, которая прикрыла бы его жестокие действия. Его недвусмысленно выдавали полосы от ремня и царапины от пряжки.