Все это наводит на предположение, что Афанасьев был причастен к доставке Герцену не только исторических, литературно-художественных материалов, но и сведений о современных революционных событиях. В. И. Порудоминский обратил внимание, что как раз «вскоре после возвращения Афанасьева из путешествия» в изданиях лондонской Вольной типографии появились материалы, которые прежде хранились в тетрадях и дневниках Афанасьева[935].

Придерживаясь твердых демократических воззрений, убежденный противник крепостников и «крикунов-либералов», ставших «более чем умеренными»[936], Афанасьев тяготел к Герцену, но настороженно и весьма предвзято относился к Чернышевскому. В «Дневнике», выражая свои впечатления от поездки в Петербург весной 1862 г. он отрицательно отозвался о влиянии Чернышевского на молодежь[937].

Летом 1862 г. Чернышевский был арестован и заключен в Петропавловскую крепость, а вскоре затем было возбуждено судебное преследование подозреваемых в личных связях с Герценом, и разразилась беда над Афанасьевым. Хотя учиненный на квартире Афанасьева обыск ничего предосудительного с точки зрения властей не обнаружил и они вынуждены были не привлекать его к суду по делу 32-х, обвиненных в сношениях с революционной эмиграцией, — последовали представление председателя следственной комиссии по данному делу А. Ф. Голицына на имя царя и высочайшее указание, касавшееся лично А. Н. Афанасьева. Сообщая царскую резолюцию министру иностранных дел, Голицын отметил: «... чиновник этот, т. е. Афанасьев, по месту своего служения может содействовать неблагонамеренным людям к приобретению из архива таких документов, которые без разрешения правительства открыты быть не могут. Я предоставлял это обстоятельство на высочайшее государя императора благоусмотрение и полагал обратить на оное внимание непосредственно начальства над Архивом. Его Величеству на всеподданнейшем докладе благоугодно было написать «необходимо»[938].

Согласно этой царской резолюции, Афанасьев был уволен с государственной службы, что по-разному толковалось в научной литературе. Одни утверждали причастность его к какому-то политическому делу, не раскрывая при этом, о каком деле шла речь[939], другие склонялись к тому, что Афанасьев пострадал случайно[940] и, по-видимому, по чужой вине[941], третьи объясняли его увольнение причинами, «от него независящими»[942]. П. А. Ефремов это увольнение связывал исключительно с «назойливостью» нелегально прибывшего в Россию от Герцена Кельсиева, который «нежданно-негаданно на несколько минут» появился у Афанасьева[943].

Первые 3—4 года Афанасьев не находил какой-либо постоянной работы. Он перебивался случайными заработками, которых не хватало для самого необходимого. Чтобы выйти из бедственного положения и как-то добиться для себя и семьи сносного существования, ученый решает расстаться со своим любимым детищем — обширной библиотекой, собранной в течение многих лет огромными жертвами и лишениями и теперь сложенной из-за тесноты квартиры в сарае. Вначале, как видно, он предложил продать ее целиком создаваемой в 1863 г. Де-Пуле Воронежской Публичной библиотеке, но, как пишет Де-Пуле, «предложение это не могло быть принято, по специальности библиотеки»[944]. В конце концов Афанасьев вынужден был продать ее за бесценок по частям, случайным людям.

О том, в каких невероятно стесненных домашних условиях приходилось жить и трудиться Афанасьеву, поведал его хороший знакомый, известный книгопродавец и издатель Д. Е. Кожанчиков одному из авторов «Русской старины»: «Теснясь в холодной квартире, не зная, чем прикрыть пол, из-под которого страшно дуло, Афанасьев употребил вместо ковра все экземпляры недвижимой своей собственности — «Библиографические записки», для чего растрепал их по листам и ими толстым слоем покрыл пол; когда же листы через некоторое время истерлись, то были выметены как сор»[945].

В конце концов Афанасьеву удалось все же поступить на службу — сначала секретарем в городскую думу, потом перейти в мировой съезд и за год до смерти — в коммерческий банк. Стоически преодолевая жизненные невзгоды и материальные лишения, Афанасьев и после 1862 г. не прекращает напряженной и целеустремленной творческой деятельности. Правда, участие его в периодических изданиях намного сокращается, сужается и тематический диапазон его статей и заметок. Работы же по мифологии и народному творчеству выдвигаются на первый план и становятся особенно интенсивными и доминирующими.

После того, как в 1863 г. выходом в свет 8-го выпуска было закончено издание «Народных русских сказок», Афанасьев занимался составлением сборника «Русские детские сказки» (1-е издание — М., 1870), нелегко прошедшего цензуру, и подготовкой второго, заново систематизированного, дополненного, значительно улучшенного, издания своего основного сказочного сборника. Он вышел в 1873 г., после смерти составителя — почти одновременно с «Русскими заветными сказками». В течение 1864—1865 гг. Афанасьев публикует четыре статьи на мифологические темы[946].

В 1865 г. выходит первый, а в 1869 — третий том его фундаментального труда по мифологии «Поэтические воззрения славян на природу», до сих пор поражающего исследователей богатством фактов, огромной эрудицией автора. Впервые в истории фольклористики Афанасьев исследовал прозаическое и песенное мифотворчество всех восточных, западных и южных славянских народов на основе общих для них устно-поэтических традиций, учитывая изменения в процессе исторического развития. Он при этом привлек весьма широкие параллели из мирового фольклора. Есть сведения, что Афанасьев полагал свой многолетний концептуальный труд, подготовленный предшествующими его статьями, а также комментариями к сказкам и легендам, недовершенным: за изложением «поэтических воззрений» должно было следовать изложение «древностей бытовых»[947].

Предвосхищая работы, посвященные славянской мифологии исследователями нашего времени, Афанасьев усмотрел в русских духовных стихах и заговорах своеобразное переплетение древних славянских языческих представлений с христианскими, поставил их в определенную связь с еще более древними поверьями индоевропейской древности и, в частности, гимнами индийских «Вед»[948]. Вместе с тем в «Поэтических воззрениях славян на природу» он предпринял значительную и во многом оправданную попытку реконструировать утраченные древнейшие поверья и обычаи славян[949].

В рецензии на этот трехтомный труд Афанасьева английского этнографа-слависта, исследователя и переводчика русского фольклориста, литератора В. Р. Ролстона, напечатанной в 1871 г. в № 315 журнала «The Academy», отмечалось: «Это богатый рудник для всех, кто желает изучить настоящий предмет, узнать множество легенд, рассказываемых в разных славянских землях о небе и земле, солнце и луне, о горах и реках, громе и ветре, кто желает составить некоторые понятия о той точке зрения, с которой древние славяне глядели на жизнь и смерть, кто хочет ознакомиться с понятиями славянских крестьян нашего времени об окружающей их физической природе и о том духовном мире, какой они себе представляют»[950].