В ту пору демохристиане возлагали большие надежды на Томича, который обладал известным обаянием и блестящим ораторским даром.

С тех пор многое переменилось, особенно с 1964 года, когда демохристиане победили на выборах и президентом Чили стал Фрей. Предвыборная кампания, которую развернули сторонники Фрея, проходила под знаменем самого разнузданного антикоммунизма, при активном участии радио и печати, занявшихся откровенным запугиванием чилийского народа. От их пропаганды могли встать волосы дыбом: если победят коммунисты, монахини, все до одной, будут расстреляны; детей наколют на штыки бородачи, похожие на Фиделя; девочек отнимут у родителей и отправят в Сибирь. Позднее из заявлений, сделанных специальной комиссией сената США, стало известно, что ЦРУ потратило двадцать миллионов долларов на щедро начиненную ужасами пропаганду Фрея.

Сразу после миропомазания Фрея на пост президента он преподнес коварный подарок своему единственному серьезному сопернику в партии – Радомиру Томичу: назначил его послом Чили в США, зная наперед, что новое правительство возобновит переговоры с американскими меднорудными компаниями. В ту пору вся страна выступала за национализацию меди. И вот Фрей, как ловкий трюкач, подменил слово «национализация» словом «чилинизация» и новыми соглашениями закрепил за могущественными концернами «Кеннекот» и «Анаконда копер компани» право распоряжаться главным чилийским богатством. Экономические последствия этого маневра были ужасными. А политические последствия печальным образом сказались на карьере Томича: Фрей практически стер его имя с политической карты. Чилийцы не захотели поддержать посла Чили в США, который участвовал в махинациях с медью. На следующих президентских выборах Томич с трудом занял третье место.

Радомир Томич был у меня в Исла-Негра в начале 1970 года, вскоре после того, как ушел с поста чилийского посла. Он только что вернулся из США и еще не стал официальным кандидатом в президенты. Несмотря на все приливы и отливы политической жизни, мы всегда были с ним в дружбе, и эта дружба сохранилась по сей день. Томич хотел вместо нашего Народного единства создать еще более широкий альянс прогрессивных сил под названием Союз народа. Предложение Томича не имело под собой основы: как участник переговоров по вопросу о меди он был скомпрометирован перед левыми силами страны. Кроме того, две ведущие партии Народного единства – коммунистическая и социалистическая – стали более зрелыми и могли добиться победы кандидата в президенты, выдвинутого из своих рядов.

Перед уходом Томич, явно расстроенный, сделал мне одно признание. Андре Сальдивар, министр финансов в христианско-демократическом правительстве, с документами в руках доказал ему, что Чили находится на краю полного экономического банкротства.

– Мы летим в пропасть, – сказал Томич, – больше четырех месяцев нам не продержаться. Это – катастрофа. Сальдивар самым обстоятельным образом убедил меня в том, что крах неминуем.

Спустя месяц после избрания Альенде на пост президента тот же самый министр публично заявил, что страна приближается к экономической катастрофе, и приписал это внешнеполитическим последствиям избрания на пост президента социалиста Альенде. Вот так пишется история. По крайней мере, так ее пишут циничные политические оппортунисты вроде Сальдивара.

Альенде

В последние времена мой народ предавали с особой жестокостью. И вот в селитряных пустынях, в угольных шахтах, лежащих под дном океана, на грозных высотах, где прячется медь, которую нечеловеческими усилиями добывают руки моего народа, родилось освободительное движение, достигшее величественного размаха. Это движение сделало президентом Чили человека по имени Сальвадор Альенде, которому суждено было провести радикальные реформы, принять самые неотложные меры в защиту социальной справедливости и вырвать наши национальные богатства из лап иностранных хищников.

Всюду, где я бывал, в самых далеких странах люди с восхищением говорили о президенте Альенде, о плюрализме и демократичности нашего правительства. Здание Организации Объединенных Наций за всю свою историю не слышало такой овации, какую устроили чилийскому президенту представители стран всего мира. Ведь в Чили, наперекор огромным трудностям, строили подлинно справедливое общество, основой которого стали наш суверенитет, чувство национального достоинства, героизм наших лучших сынов. На нашей стороне, на стороне чилийской революции, были конституция и закон, демократия и надежды.

На другой стороне – чего только не было. Арлекины и полишинели, паяцы всех мастей, террористы с пистолетами и цепями, мнимые монахи, продажные офицеры. Все они вертелись в одной карусели злобствующей досады. Фашист Харпа шел рука об руку с молодчиками из «Патриа и либертад»,[280] готовыми дух вышибить, проломить голову всем и каждому, лишь бы возродились прежние порядки в «большой асьенде» – так они именовали нашу родину. С ними, чтобы приукрасить всю эту братию, не расставался Гонсалес Видела, лихой танцор и банкир, чьи руки запачканы кровью. Этот мастер зажигательной румбы в свое время предал, танцуя, партию радикалов врагам народа. А теперь тем же врагам народа Фрей готов был продать партию демохристиан. Они плясали под дудку врагов чилийской революции, они станцевались даже с генералом Вио[281] и стали соучастниками его преступлений. Они играли главные роли в спектакле и спешно запасались продовольствием, которое прятали, где только можно; шипами, чтобы протыкать автомобильные шины; дубинками и такими же патронами, какими в недалекие времена убивали людей в Икике, в Ранкине, в Сальвадоре, в Пуэрто-Монтт, в Хосе-Мария-Каро, в Фрутильяре, в Пуэнте-Альто и в стольких других местах Чили. Убийцы Эрнана Мэри[282] плясали с теми, кто должен был защитить его память. Они плясали с лицемерной, деланной непринужденностью И сердились, оскорблялись, когда им припоминали «некоторые подробности».

В политической истории Чили мало революций и много стабильных, консервативных и весьма посредственных правительств. Много никчемных, бесталанных президентов и только два поистине великих – Бальмаседа[283] и Альенде. Оба они выходцы из богатой буржуазии, которую в Чили называют аристократией. И тот и другой были глубоко принципиальными людьми, посвятившими свою жизнь одной цели – сделать родину, униженную посредственными, недалекими правителями, сильной и свободной.

У Бальмаседы и Альенде – схожие судьбы. Бальмаседу довели до самоубийства за то, что он не хотел отдать на откуп иностранным компаниям наши селитряные богатства. Альенде убили за то, что он национализировал другое богатство чилийских недр – медь. В обоих случаях олигархия организовала кровавые мятежи, в обоих случаях чилийские военные оказались в роли охотничьих собак. Английские компании во времена Бальмаседы и североамериканские при Альенде подготовили и финансировали выступления реакционной военщины.

В обоих случаях дома президентов были разграблены по указке наших достославных «аристократов». Все в доме Бальмаседы было изрублено топором. Дом Альенде – на то и прогресс – бомбили наши «герои летчики».

И все же эти два человека во многом отличались друг от друга. Бальмаседа владел ораторским даром. Будучи человеком сильного нрава, он больше склонялся к единоличной власти. Он всегда верил в высокое предназначение своей жизни, и ему повсюду виделись враги. Он настолько превосходил свою среду и настолько был одинок, что в конце концов замкнулся в самом себе. Народ, от которого он ждал помощи, еще не существовал как организованная сила. Президент был обречен на роль просвещенного мечтателя, и его мечты о величии остались мечтами. После смерти Бальмаседы алчные иностранные торгаши вкупе с чилийскими парламентариями завладели селитрой: иностранцам досталась селитра и селитряные концессии, а креольской буржуазии – выкуп. Тридцать сребреников – и все пошло по-старому. Кровь нескольких тысяч простых людей быстро высохла на полях былых сражений. И рабочие, которых нигде не эксплуатируют так беспощадно, как на севере Чили, снова приносили огромные барыши лондонскому Сити.