Беренис вскочила. Ее глаза расширились от ужаса. Дэмиан обхватил ее руками, чувствуя, что она готова броситься вперед и встать между Модифордом и Себастьяном. Она закричала, пытаясь вырваться:

– Но его же могут убить! Дэмиан сердито тряхнул ее:

– Разве не этого ты хочешь? Ты ясно дала понять, что ненавидишь его и хочешь, чтобы он был мертв!

«Ненавидишь его?» Внезапно ей захотелось ударить Дэмиана за эти слова – за то, что он стоит так спокойно, словно это игра, а не жестокая схватка, в которой Себастьян может погибнуть. Словно находясь на краю пропасти, она отчетливо представила себе мир, в котором больше не будет Себастьяна, чтобы дразнить ее, приводить в ярость, сводить с ума страстью. С ослепляющей вспышкой открытия она осознала, что полюбила своего мужа.

Она больше не могла отрицать этого – это произошло с самой первой встречи. Именно поэтому она боролась так отчаянно, ужасаясь силе своих чувств. Это безумие! Он презирает ее, даже ненавидит, и ее побег с Перегрином только подлил масла в огонь. Но она сама оказалась пойманной в ловушку этим красивым аристократом, который заставил ее полюбить, хотя ее душа скорбела о потере своей свободы. Сейчас, когда он мог умереть, она, наконец, посмотрела правде в лицо, дрожа от страха за него, следя за каждым его движением с тревогой и ужасом.

Противники были достойны друг друга – быстрые, хитрые и осторожные, и когда они бросились друг на друга, это произошло так молниеносно, что заставило всех ахнуть от неожиданности. Беренис зажмурилась и слышала лишь скрежет стали, когда кинжалы скрещивались. Открыв глаза, она увидела, что они схватились в смертельном поединке, свирепо глядя в лицо друг другу. Держа кинжалы высоко над головой, каждый ухватился свободной рукой за запястье противника, чтобы предотвратить смертоносный удар. Внезапно они разошлись. Модифорд не выдержал напряжения – сказывались годы пьянства и разврата. Он пытался держаться вне досягаемости Себастьяна, тяжело дыша, гримасничая, отступая назад и в сторону, Себастьян прыгнул на него, своей тяжестью сбивая Модифорда с ног.

Они покатились по траве. Когда Модифорд оказался внизу, кинжал Себастьяна медленно, но неумолимо, дюйм за дюймом, стал приближаться к его лицу. Рука Модифорда, вцепившаяся в запястье Себастьяна, отклонялась к земле. Беренис вся дрожала, видя, как от неимоверного напряжения на лбу Себастьяна набухли вены, скривился рот в безжалостной ухмылке, как четко обозначились сухожилия на его шее. С каждой секундой рука Модифорда слабела, и, наконец, нож противника навис над его выпученными глазами, готовый вонзиться ему в голову. Толпа подалась вперед, ожидая смертельного удара. Некоторые возбужденно гудели, другие смотрели спокойно. Для них зрелище кровавой смерти было обычным делом.

Нож опускался все ниже и ниже.

– С тебя довольно? – выдохнул Себастьян напряженным от усилия голосом.

Модифорд явно не относился к числу тех, кто готов умереть ради своих принципов – это было не в его манере.

– Хорошо… Твоя взяла. Я больше не встану на твоем пути, – прорычал он в неумолимое лицо, нависшее над ним.

Грег наставил кремневое ружье на Модифорда, когда Себастьян ослабил хватку.

– Прикончи его, – посоветовал он своему Капитану. – Ты же знаешь, что нельзя доверять его слову…

Себастьян стоял, заложив большие пальцы за пояс. Его рубашка была покрыта пятнами пота.

– Не хочу пачкать руки его кровью, – ответил он. Потом повернулся к Модифорду. – Если еще раз станешь мне поперек дороги, я проткну твои кишки шпагой.

Модифорд поднялся, злобно оглядываясь по сторонам, в то время как его люди собирали брошенное оружие, готовые вскочить в седло и убраться прочь. Когда он проходил мимо Беренис, то задержался:

– Значит, вы – мадам графиня? Ваш муж полагает, что взял надо мной верх, но это мы еще посмотрим. Я ваш слуга, мадам – ваш покорный, преданный слуга. Помните это! – И он отвесил ей низкий поклон, прежде чем идти к ждавшей его лошади.

Беренис бросилась было к Себастьяну, безумно радуясь тому, что он жив. Только бы почувствовать его руки, прижимающие ее к себе… Но ее остановила ярость в его глазах – дикая, необузданная, страшная. В этих глазах все еще отражалась жажда крови, желание чужой смерти, на сдерживание которых требовалась неимоверная сила воли. Он обрушил весь свой гнев на нее.

– Дура! – бушевал он, схватив Беренис за плечи, словно хотел вытряхнуть из нее жизнь. – Mon Dieu! Как ты посмела убежать?

Отчасти эта ярость была вызвана тем, что он так сильно испугался за нее. Когда он узнал, что она все-таки решилась на побег, его первая мысль была об опасностях, таящихся в лесу. Он понимал, что ни она, ни Перегрин не имеют понятия о том, что их ждет, и могут умереть прежде, чем ему удастся отыскать их. Не мешкая, он собрал несколько человек, кинулся на поиски и прочесывал лес милю за милей, как безумный, не давая своим людям отдыха.

Теперь, когда она была в безопасности, он взорвался от гнева, словно родитель, успевший схватить непослушного ребенка на краю пропасти. Но его ярость усиливало и другое. Беренис оскорбила его, сбежав с Перегрином, тем самым продемонстрировав, что он дурной, неподходящий для нее муж. Этого он не мог вынести!

От его резких слов все нежные чувства, пробудившиеся в ее сердце, стали угасать, уступая место страданию. Конечно, он был прав. Но даже теперь трудно было сказать, что творилось в ее душе.

– Мне очень жаль… – только и смогла она прошептать.

По выражению его глаз Беренис поняла, что он не поверил ей. Его губы презрительно скривились, когда он повернул голову в сторону Перегрина. Тот стоял, испуганный и подавленный, больше всего боясь, что Себастьян вызовет его на дуэль.

– И выбрать его своим любовником! – продолжал негодовать Себастьян. – Этого жеманного хлыща! Думаю, мне следует радоваться, что на его месте не оказался более похотливый парень! Ему удалось совратить тебя? Или он не способен?

Он с отвращением вспомнил выражение лица Перегрина, которое увидел, выскочив на поляну. Он заметил, как тот напрягся в руках державших его бандитов, наблюдая за отбивающейся от Модифорда Беренис, наблюдая с вожделением – да, несомненное вожделение светилось в его глазах! Его тело слишком ясно выдавало то, что творилось внутри. Этот негодяй был voyenr.[30] Себастьян слышал об этом еще в Лондоне. Ходили слухи, что Перегрин готов был использовать любой, даже самый извращенный способ, чтобы испытать возбуждение. Мысль о том, что он мог прикасаться к Беренис, приводила Себастьяна в бешенство.

– Почему же ты уговаривал его поехать с нами, если так сильно его ненавидишь? Ты же сам спровоцировал его! – Беренис готова была провалиться сквозь землю от стыда.

На лице Себастьяна проступили те резкие черты, которые выдавали горечь, скрывающуюся в его душе. Он опустил руки. В глазах его тлел огонь:

– Я хотел, чтобы ты увидела, кто он на самом деле… Никчемный человек! Если бы вы расстались, он бы стал святым в твоем сердце. Ты бы преклонялась перед ним, скорбела о своей потерянной любви, обвиняла меня за то, что разлучил вас. – Затем, раздув ноздри, грубо добавил: – Я не буду делить тебя ни с кем – даже с воображаемым любовником. Ты моя!

Эти слова привели Беренис в бешенство. Она топнула ногой, крикнув:

– Черт тебя побери, я не твоя! Я не твоя собственность лишь потому, что священник пробормотал над нами несколько фраз!

– Этих фраз было достаточно, ma doucette, – протянул он. Это ленивое превосходство, звучащее в его голосе, сводило ее с ума. – Как бы ты ни злилась, как бы несносно ни вела себя, здесь я имею право обращаться с тобой так, как считаю нужным!

Его глаза превратились в осколки зеленого льда, а слова еще больше взбесили Беренис. Ослепленная яростью, не в силах больше сдерживать себя, она бросилась на него с одним безумным желание расцарапать это темное, насмехающееся лицо, но он поймал ее руку.