– В будни некогда, в праздник некогда! Да что это за народ такой растет!

– А ведь и нам с тобой рассиживаться некогда, – возразил отец. – Слышишь? Звонят. На собрание зовут!.. Или, может, ты не пойдешь? – Отец незаметно подмигнул Косте.

Мать живо поднялась из-за стола:

– Вот так! Не пойду, как же! Только вам, мужикам, на собрания ходить – ишь ты!.. Ах, батюшки, и правда звонят! А я еще и не одета как следует и не причесана! Все с вашими пирогами да с ватрушками… Уж там небось Анатолий Яковлевич пришел!

Костя забежал к Ване Петухову, который жил дома через два от него, и постучал в окно:

– Петухов, пошли в школу!

– Пошли! – отозвался Ваня.

Петухов выскочил на крыльцо, на ходу надевая курточку.

– Костя, ты подожди-ка – сказал он, – зайди-ка сюда!

– Когда заходить! Там у нас еще гирлянды не все повешены!

– Да на минутку!.. Ты зайди-ка сюда, посоветуй!

Он повел Костю на задворки:

– Видишь участочек? Тут у нас отец табак сажает. А что, если тут яблоньку посадить, как думаешь?

– Яблоньку?..

Костя огляделся, обошел участок кругом:

– Подожди. Где у нас юг и где север?.. Э, нет, Ваня, не очень хорошо – с севера место открытое.

– Может, с этой стороны тополей насажать?

– Можно. Или тополей, или клену. Тоже быстро растет.

– Ладно, посажу, – решил Ваня.

По скользкой от дождя тропочке они выбрались на дорогу.

– Ты молодец, однако, – сказал Костя, – хорошо придумал! Пожалуй, и мне надо около двора местечко подыскать…

Над крышей правления колхоза слабо полоскался красный флаг. На широком резном крыльце и около открытых окон правления толпился народ.

– Гляди, народу-то пришло на собрание! – удивился Ваня. – Даже в правлении не помещаются!

– А что же? – сказал с гордостью Костя. – Ведь доклад-то сегодня наш Анатолий Яковлевич делает!

– Пойдем послушаем!

– Пойдем. Под окно.

Костя и Ваня Петухов подошли к одному из раскрытых окон правления. Они немного оттеснили стоявших тут девушек, и им сразу стало видно Анатолия Яковлевича. Директор школы стоял около стола председателя, слегка опираясь рукой на красное сукно. Голос его был слышен отчетливо:

– …Этот праздник еще раз напоминает нам о том, что мы, трудящиеся люди, – хозяева нашей земли. Так будем же настоящими хозяевами – заботливыми, деятельными, инициативными… Наш народ-кочевник когда-то мечтал о стоянке, где трава не сохнет и не желтеет, где цветы синие и голубые круглый год цветут, откуда птицы не улетают и зверь не бежит. Теперь эта мечта стала явью. Этой счастливой стоянкой является для нас колхозная жизнь!.. Так помните, товарищи, что нам надо крепко беречь эту счастливую жизнь. Эта жизнь завоевана не легко. За нее плачено дорогой ценой – ценой крови наших лучших людей, погибших за Родину, за наш мирный труд…

Когда Анатолий Яковлевич кончил говорить, к ребятам подбежала Ольга Наева:

– Вот и они! Скорее в школу!.. Костя, бери молоток! Мы там над трибуной хвою никак прибить не можем – все сваливается и сваливается!

– А я? – спросил Ваня.

– И ты, и ты! Скорее!

Школьники еще накануне притащили из тайги охапки зеленых веток сосны и лиственницы, украшенных, словно ягодками, пурпуровыми шишечками и желтыми колосками на верхушках побегов. Весь школьный зал зеленел этими ветками. Девочки, несмотря на дождь, сбегали в долину, поднялись по склону и набрали цветов.

Они прибежали вымокшие, продрогшие.

Но зато у знамени в стаканах, вазочках и горшках красовались весенние цветы – желтые и голубые фиалки, розовато-лиловые кисти ятрышника, сквозные, как елочки, белые любки, желтые звездочки лапчатки… Кто-то из смелых забрался высоко на вершину и принес оттуда золотых огоньков, которые горели, будто раскаленные угольки.

Костя прикрепил хвойную гирлянду и прошел по залу, оглядываясь по сторонам. Зал выглядел торжественным и нарядным. На стенах – вырезанные из красной бумаги пятиконечные звезды. Цветочные горшки, принесенные сюда из всех классов, обернуты розовой бумагой. На лампочках резные абажуры из цветной бумаги…

Костя прошел по всей школе, отыскивая Чечек. В классах топились печи. Лиственничные поленья горели жарко, оранжевые отблески весело и уютно играли на бревенчатых стенах и чисто промытых половицах. Около печки в пятом классе Костя нашел Чечек. Она помешивала кочергой дрова и что-то шептала, глядя в огонь.

– Ну, как дела, однако? – спросил Костя, стараясь, как всегда, сохранять суровый вид, хотя спокойные, ясные глаза изобличали его добрый характер.

Чечек посмотрела на него. В ее глубоких зрачках дрожали искорки отраженного пламени.

– Боюсь!.. – прошептала Чечек.

Костя присел на охапку больших поленьев, лежавших возле печки:

– А что у тебя за бумажка такая на коленях?

– Торжественное обещание.

– Выучила?

– Да.

– Ничего, не бойся. Это уж такой день! И боишься и радуешься…

– Кенскин, а ты помнишь, как тебя в пионеры принимали?

– Ну еще бы! Разве это можно не помнить? Такие дни в жизни не забываются.

– Кенскин, а ты тоже боялся?

– Да, Чечек. Только не «боялся», а волновался.

Чечек незаметно улыбнулась. Вот Костя назвал ее Чечек, как настоящего человека. А то все «бурундук» да «бурундук»…

– А знаешь, Кенскин, люди такое обещание на всю жизнь дают!

Костя ответил серьезно и ласково:

– Знаю, Чечек! – и добавил, задумчиво глядя в огонь: – Я тоже его на всю жизнь дал.

…К вечеру усилился дождь. Чейнеш-Кая стояла мрачной, темной стеной, наполовину одевшись туманом. Хиус выл и гудел над крышами. Но сквозь гул ветра из колхоза донеслась тонкая мелодия комыса,[4] рассыпались малиновые лады гармошки, прорвалась веселая песня – праздник шел по деревне.

А в школе всюду загорелись огни, и в классах зашумел, загомонил радостный молодой народ. Потом зазвонил школьный звонок, приглашая в зал школьников и гостей. Много народу пришло из деревни – родные, знакомые. Пришла и Костина мать, Евдокия Ивановна. Она уже успела повидать Чечек, приласкала ее, успокоила насколько могла, вплела в ее косы новые розовые атласные ленты… Как же не подбодрить человека в такую важную минуту, если около него нет матери?

Но вот пропел пионерский горн, и звуки его, словно звенящие золотые лучи, заполнили зал, прорвались сквозь окна, сквозь дождь и пролетели над колхозом. Тогда люди приостановили свое гулянье и сказали друг другу с доброй улыбкой: «Сегодня в нашей школе большой пионерский сбор! Сегодня новые пионеры дают торжественное обещание».

И снова пропел пионерский горн, и золотые звуки его сквозь дождь и тьму пролетели над темными горами и долинами. Где-то в глуши отозвались им пробужденная птица, любопытная белка выглянула из дупла, и медведь приподнял рыжую голову. Большая гора Чейнеш-Кая приняла эти звуки и повторила их несколько раз. А пастухам в тайге показалось, что не один горн поет внизу, на берегу Катуни, а много горнов поют и трубят на вершинах гор…

И вот ударили барабаны и рассыпали торжественную маршевую дробь. Барабанщики – оба тонкие, стройные, в красных галстуках, в белых рубашках – легким шагом прошли через весь зал, красиво и важно приподняв локти над барабанами. Лица их были серьезны и торжественны, и тонкие палочки в их руках будто сами собой мелко и ритмично ударяли в тугие барабаны.

Отряд за отрядом со своими вожатыми шли следом, четко отбивая шаг. Подойдя к самой сцене, барабанщики дружно ударили в барабаны еще раз, опустили палочки и стали по сторонам. Отряды построились направо и налево. Старшая вожатая Настенька, в белой атласной кофточке, с новеньким красным галстуком на шее, вся какая-то праздничная и в то же время сосредоточенная, вышла на середину. Ее милое круглое лицо зарумянилось, гладкие светло-русые волосы чуть-чуть взмокли на висках.

Вожатые отрядов, глядя прямо в строгие и взволнованные синие глаза старшей вожатой, отдавали торжественные рапорты. У некоторых от волнения срывался голос: слишком много народу смотрело на них в этот день, слишком много народу их слушало.