Я крепился, глядя, как его лицо наливается кровью.

- Ты уверен, Ишмаель?

- Да будет Аллах мне судьей.

Ибрагим ворчал и раскачивался взад и вперед в своем большом кресле. Пальцем он поманил меня ближе. От страха я чуть не прокусил губу.

- И что же от всего этого получается? - спросил он.

- Плату за семьдесят два участка Камаль с дядей Фаруком берут себе.

Ибрагим снова поворчал, протянул руку и потрепал меня по щеке. Я этого никогда не забуду, ведь он это сделал в первый раз за все время. Он погладил меня по тому месту, которое раньше столько раз шлепал.

- Ты позволишь мне ходить в школу?

- Да, Ишмаель. Иди в школу и учись. Но ни одной живой душе никогда не говори об этом, а то я отрублю тебе пальцы и сварю их. Понял?

- Да, отец.

Все произошло так быстро, что я не успел объяснить или даже убежать. Камаль, ко-торому было девятнадцать, схватил меня за коровником, сбил с ног, прыгнул на меня и стал душить и бить головой о землю.

- Собака! - кричал он. - Убью!

Я лягнул его ногой изо всех сил, еще раз, ... пять раз. Он заревел от боли, отпустил меня и упал на колени. Я вскочил на ноги и схватил вилы. Камаль пополз, все еще со-гнувшись, и ринулся на меня. Я ударил его, он снова вскрикнул и, шатаясь, побрел по ко-ровнику. Он нашел другие вилы и угрожающие двинулся на меня.

- Собака! - прошипел он.

- Камаль! - Он повернулся к вошедшей матери. - Не трогай Ишмаеля!

- Что ты знаешь, сумасшедшая старуха! Свинья! Ибрагим даже не спит с тобой!

- Сегодня он позвал меня к себе в постель, - спокойно сказала она. - И у меня есть кое-что интересное, чтобы рассказать ему.

Среди равных себе по возрасту и росту Камаль никогда не слыл бойцом. Он мог за-щититься только потому, что был сыном мухтара и умел читать и писать. Он мгновение подумал и опустил вилы.

- Никогда больше не трогай Ишмаеля, - повторила мама. Она взяла вилы из моих рук и поглядела на нас, одного и другого. - Никогда, - повторила она и вышла.

- День придет, - сказал Камаль.

- Зачем нам быть врагами, - сказал я. - Есть еще тридцать участков, о которых я от-цу не сказал. Если мы договоримся, мне надо половину.

- Тебе рано играть в такие игры, Ишмаель, - сказал он.

- Я хочу половину. И мою половину ты будешь отдавать маме.

- А дядя Фарук?

- Ему - из твоей половины. Дяде Фаруку лучше бы быть поосторожнее, отец готов выгнать его из деревни. Ну как, согласен или нет?

Кипя от злости, он кивнул в знак согласия и вышел.

Когда мы с мамой через несколько дней снова спали вместе, она погладила меня по голове и сто раз поцеловала, плакала и говорила, как она мной гордится.

Вот так, не достигнув еще и девятилетнего возраста, я уже знал главный закон араб-ской жизни. Я против своего брата; я и мой брат против нашего отца; моя семья против родственников и клана; клан против племени; а племя - против всего мира. И все мы - против неверных.

Глава третья

"Стой, солнце, над Гаваоном, и луна, над долиной Аялонскою!". Так Иисус Навин просил о свете, чтобы при нем разбить своих врагов.

Деревня Таба занимает небольшую, но стратегически важную высоту в Аялоне, ко-торый считают то долиной, то равниной. Перед первой мировой войной германские ар-хеологические раскопки обнаружили на этом бугорке останки цивилизованного человека, датируемые более чем четырьмя тысячами лет назад. Если бы вам надо было попасть в Иерусалим с моря через Яффу, двигаясь на юг и восток, то пришлось бы попасть на рав-нину через пару сторожевых городов - Рамле и Лидду, где, как полагают, святой Георгий держал свой суд.

Через десять миль вы подошли бы к холму, где находится деревня Таба - она стоит как часовой у ворот Иерусалима. За Табой дорога извилисто поднимается в гору и вьется дюжиной миль к предместьям Иерусалима по дну крутого ущелья, известного под назва-нием Баб-эль-Вад.

До битвы Иисуса Навина это был древний Ханаан, мост между державами Плодо-родного Полумесяца Месопотамии и Египтом. Тогда, как и теперь, страна Ханаанская ле-жала как лакомый кусочек между челюстями крокодила - коридор для армий вторжения. Волны семитских племен перекатывались через Ханаан, роились в нем и породили добиб-лейские цивилизации городов-государств, которые в конце концов были покорены и по-глощены кочующими племенами евреев.

После Навина холмик Табы повидал карательные армии Ассирии и Вавилона, Егип-та и Персии, Греции и Рима. Он был границей злосчастного еврейского племени Дан и домом странствующего еврейского судьи Самсона. И слишком хорошо знал колесницы филистимлян.

Он видел великое восстание евреев против греков, и здесь Иуда - "молотобоец" - собирал своих Маккавеев на приступ для освобождения Иерусалима.

Говорят, что у этого холма сделал остановку Мохаммед во время своего легендарно-го ночного путешествия из Мекки в Иерусалим и обратно верхом на мифическом коне Эль-Бураке с лицом женщины и хвостом павлина, который мог прыгнуть так далеко, как только может видеть глаз. Любой деревенский житель расскажет вам, что Мохаммед прыгнул с холма у Табы, а опустился на землю в Иерусалиме.

За Мохаммедом на этом месте появились армии, примчавшиеся из пустыни под зна-менами ислама, чтобы изгнать из святой земли христиан.

Свой лагерь ставил здесь Ричард Львиное Сердце, готовясь к гибельному крестовому походу на Иерусалим, закончившемуся бойней.

Табский холм видел и британские легионы, пробивавшие себе путь к Иерусалиму во время первой мировой войны.

А между этими событиями здесь прошли миллионы ног паломников - набожных ев-реев, христиан, мусульман. И все время, пока шел карнавал истории, деревня Таба так и стояла на этом холме.

Самыми последними завоевателями были оттоманы, хлынувшие из Турции в шест-надцатом столетии, чтобы сожрать Ближний Восток и опустить завесу мрака над регио-ном на четыре сотни лет.

Под турками Святая Земля задыхалась, и камни на ее полях торчали как голые кости мастодонта в грязном, кишащем болезнями болоте. Медвежий угол Сирийской провин-ции, Палестина была брошена на произвол беззакония и сиротства. Кроме смутного эха прошлого, здесь не было никакого общественного устройства. А Иерусалим, как писали тогдашние путешественники, был доведен до лохмотьев и пепелищ.

Всеобщая жестокость, всеобщая коррупция, пагубный феодализм ознаменовали бес-славное правление турок. Грязный бизнес для турок делали несколько влиятельных семей палестинских арабов. Одну из них, семью Кабир, наградили за сотрудничество крупными земельными наделами в Палестине. Ее владения занимали значительную часть Аялонской Долины.

В восемнадцатом столетии, получив несколько процветающих деревень, Кабиры на-селили их неграмотными, разоренными, жадными до земли арабскими крестьянами и ста-ли сосать из них все соки. Кабиры тем временем уже давно оставили палестинское запус-тение и перебрались в Дамаск, откуда управлялась Сирийская провинция. Как нетитуло-ванные дворяне, они зимовали в Испании, а лето проводили в Лондоне. Они были завсе-гдатаями рулетных столов Европы и частыми гостями султанов в Стамбуле.

Ни турки, ни Кабиры веками ничего не вкладывали в это место. Не было ни школ, ни дорог, ни больниц, ни новой агротехники. Под гнетом классических рабских и землевла-дельческих порядков доходы усыхали, а деревни разорялись. Обнищавших феллахов днем обирали турки и надували владельцы, а по ночам грабили бедуины.

К 1800 году владения Кабиров в Аялонской Долине оказались в бедственном поло-жении. Жители постоянно бегали от своих пожизненных долгов и долгов своих отцов. За-сухи, чума вместе с другими болезнями и нищетой привели всю Святую Землю на грань гибели.

Для бедуинов Таба была просто праздником. Набеги в основном совершались Вах-хаби, что откочевали от своих обычных пастбищ и полей вокруг Газы. Они приходили в пору созревания урожая, опустошали поля, грабили на серпантинной дороге Баб-эль-Вад и нападали на паломников.