В этот лес вступили Нут и Томми Тонкер. Они не взяли с собой огнестрельного оружия. Тонкер попросил пистолет, но Нут ответил, что звук выстрела «привлечет к нам всех», и больше не возвращался к этому.
Они шли по лесу весь день, уходя все глубже и глубже в чащу. Они увидели скелет какого-то древнего браконьера, прибитый к стволу дуба; пару раз они заметили, что фэйри удирали от них; однажды Тонкер наступил на твердую сухую палку, после чего оба лежали неподвижно в течение двадцати минут. И закат вспыхнул, полный знамений, за стволами деревьев, и ночь пришла, и они пошли вперед в слабом звездном свете, как Нут и предсказывал, к тому мрачному высокому дому, где гнолы жили так скрытно.
Все было так тихо возле этого бесценного дома, что исчезнувшая храбрость Тонкера вернулась, но опытному Нуту тишина показалась чрезмерной; и все время в небе было нечто худшее, чем предреченная гибель, так что Нут, как часто случается, когда люди пребывают в сомнениях, имел возможность подумать о самом дурном. Однако он не отказался от дела и послал подающего надежды парня с инструментами его ремесла по лестнице к старой зеленой оконной створке. И в тот момент, когда Тонкер коснулся засохших петель, тишина, хоть и зловещая, но земная, стала неземной, как прикосновение вампира. И Тонкер слышал свое дыхание, нарушающее тишину, и его сердце стучало подобно безумным барабанам в ночной атаке, и застежка одной из его сандалий звякнула на лестнице, и листья леса были немы, и бриз ночи был тих. И Тонкер молился, чтобы мышь или моль произвели хоть какой-нибудь шум, но ни одно существо не вмешалось, даже Нут хранил молчание. И прямо там, пока его еще не разоблачили, подающий надежды парень пришел к мысли, до которой он должен был додуматься гораздо раньше – оставить эти колоссальные изумруды там, где они были, и не иметь ничего общего с простым высоким домом гнолов, оставить этот зловещий лес в самый последний момент, выйти из дела и купить домик в деревне. Тогда он осторожно спустился и позвал Нута. Но гнолы наблюдали за ним через хитроумные отверстия, которые они проделали в стволах деревьев, и неземная тишина предоставила полный простор, как будто с любезностью, для громких криков Тонкера, когда они поднимали его вверх – криков, которые все усиливались, пока не утратили связности. И куда они забрали его, лучше не спрашивать, и что они с ним сделали, лучше не говорить.
Нут наблюдал некоторое время из-за угла дома с умеренным удивлением на лице, потирая подбородок: уловка с отверстиями в стволах деревьев была плохо знакома ему; затем он проворно направился прочь от ужасного леса.
«И они поймали Нута?» спросите меня Вы, благородный читатель.
«О, нет, дитя мое» (ибо это детский вопрос). «Никто никогда не ловит Нута».
Как некто пришел, в соответствии с предсказанием, в город Никогда
Ребенок, который играл среди террас и садов возле холмов Суррея, не знал, что именно он должен прибыть в Совершенный Город, не знал, что он должен увидеть подземелья, барбиканы и священные минареты самого могущественного из известных городов. Я думаю о нем теперь как о ребенке с маленькой красной лейкой, идущем по саду в летний день, сияющий над теплой южной страной; его воображение потрясено всеми рассказами о маленьких приключениях, и все это время его ожидает подвиг, которому дивятся люди.
Глядя в другом направлении, в сторону от суррейских холмов, в детские годы он созерцал пропасть, что, стена над стеной и гора над горой, ограждает Край Мира, и в бесконечных сумерках, наедине с Луной и Солнцем, охраняет невообразимый Город Никогда. Прочесть прихотливый узор его улиц и было суждено ребенку; пророчество подтверждало это. У него был волшебный повод, казавшийся потертой старой веревкой; старая странствующая женщина дала ему этот атрибут; он мог удержать любое животное, порода которого исключала покорность, вроде единорога, гиппогрифа Пегаса, дракона и виверна; но для львов, жирафов, верблюдов и лошадей волшебная веревка была бесполезна.
Как часто мы видели Город Никогда, это чудо из чудес! Не тогда, когда ночь царит в Мире, и мы не можем видеть ничего дальше звезд; не тогда, когда солнце сияет над миром, ослепляя наши глаза; но когда солнце висит в небе в некоторые штормовые дни, внезапно появляясь вечерами, и показываются те блестящие утесы, которые мы почти принимаем за облака, и сумерки нисходят с них, поскольку там всегда царят сумерки; а затем на сверкающих вершинах мы видим золотые купола, что возносятся над гранями Мира и кажется, танцуют с достоинством и спокойствием в нежном вечернем свете, который является обиталищем всякого Чуда. В этот час Город Никогда, непосещенный и далекий, взирает на свою сестру Землю.
Было предсказано, что он должен прийти туда. Об этом знали прежде, чем были созданы горы, и прежде, чем коралловые острова появились в море. И таким образом пророчество достигло исполнения и стало историей, и потом исчезло в Забвении, из которого я извлекаю весь этот рассказ, как будто вытягивая рыбу из воды. Гиппогрифы танцуют перед рассветом в верхних слоях атмосферы; задолго до того, как восход солнца вспыхнет на наших лужайках, они отправляются блистать в лучах света, который еще не достиг Мира; пока рассвет поднимается над истерзанными ветром холмами, и звезды чувствуют его, склоняясь к земле, пока солнечный свет не касается вершин самых высоких деревьев, – тогда гиппогрифы, озаренные светом, скрежеща оперением и сгибая крылья, скачут и резвятся, доколе не прибывают в некий преуспевающий, богатый, отвратительный город. И в тот же миг они возносятся над землей и улетают прочь от всего этого, преследуемые ужасным дымом, пока не достигают снова чистого синего воздуха.
Тот, кто в согласии с древним пророчеством должен прибыть в Город Никогда, спустился однажды в полночь со своим волшебным поводом к берегу озера, где гиппогрифы резвились на рассвете, поскольку почва там была мягка и они могли долго скакать, прежде чем оказались бы в городе; и там он ждал, укрывшись возле их тайных убежищ. И звезды немного потускнели и стали неясными; но пока не было и признаков рассвета, когда далеко во тьме ночи появились два небольших шафранных пятнышка, затем четыре и пять: это были гиппогрифы, танцующие и вертящиеся вокруг солнца. Другая группа присоединилась к ним, их теперь стало двенадцать; они танцевали, сверкая своей причудливой расцветкой, когда поворачивались к солнцу спинами, они спускались медленно, широкими кругами; на деревьях, выделявшихся внизу на фоне неба, чернели тонкие ветки; вот звезда исчезла в небесах, потом другая; и рассвет приблизился подобно музыке, подобно новой песне. Утки понеслись к озеру от еще темных полей, вдали раздались чьи-то голоса, вод обрела цвет, и тем не менее гиппогрифы сияли в свете, паря в небе; но когда голуби уселись на карнизах и первая пташка подала голос, и маленькие лысухи все вместе поднялись в воздух, тогда внезапно с громом оперения гиппогрифы спустились вниз, и, как только они снизошли со своих астрономических высот, чтобы окунуться в первые лучи солнечного света, человек, которому в давние времена было предречено судьбой прибыть в Город Никогда, прыгнул и поймал последнего своим волшебным поводом. Скакун рвался, но не мог освободиться, поскольку гиппогрифы принадлежат к древнейшей породе, и волшебство имеет власть над другим волшебством; так что человек натянул повод, и скакун подскочил снова к высотам, с которых прибыл, как раненное животное возвращается домой. Но когда они вознеслись на те высоты, отчаянный наездник увидел по левую руку огромный и величественный, предназначенный ему Город Никогда, и он созерцал башни Лел и Лека, Нирид и Акутума, и утесы Толденарба, сверкающие в сумерках подобно алебастровой статуе Вечера. К ним он повернул скакуна, к Толденарбе и пропастям; крылья гиппогрифа гремели, когда повод направлял его. О пропастях же кто может говорить? Их тайна нерушима. Некоторые считают, что они являются источниками ночи, и что темнота нисходит из них вечерами в наш мир; в то время как другие намекают, что знание о них могло бы уничтожить нашу цивилизацию.