– Знаете, миссис Эванс, – сказал Виндхэм Фаррар, употребляя это обращение с каким-то таинственным видом, – можете говорить, что угодно, но я уверен в том, что вы – актриса. Я точно видел ваше лицо где-то раньше. Нет, нет, не на вечеринке у Дэнни Оуэна, а где-то еще.

– Нет, этого не может быть. Я запомнила бы это. Я все запоминаю.

– И вы – не актриса?

– Уверяю вас, нет.

– Понять не могу, почему вы не актриса. У вас соответствующая внешность.

– Сцена не интересует меня, – сказала я. – Просто не входит в круг моих интересов. – Я собралась уходить: я чувствовала, что этот разговор не имеет смысла.

– Ну, Бог с вами и с вашими интересами, – сказал он. – Я надеюсь, что не раз встречусь с вами за эти несколько месяцев. Ведь в таком маленьком городке надо быть гостеприимными, правда?

– Можете считать так, – ответила я, непроизвольно отворачиваясь от доски и впервые встречаясь с его внимательным взглядом. Это была ошибка, моя первая настоящая ошибка, потому что в его глазах я прочла настойчивость, ту подавляющую, вызывающую мужскую настойчивость, от которой у меня все замерло внутри.

Встретившись со мной взглядом, он решил, что сказал достаточно. И принялся прикреплять свою записку. «Приглашаю Софи Брент в свой офис в 5.30 дня». В коридоре появились актеры труппы, отпущенные после собрания, проводимого одним из подчиненных Виндхэма. Я отправилась в пивную есть пироги со свининой вместе с Дэвидом, Невилем, Джулианом и еще несколькими людьми. Набив рот сухим слоеным тестом, я попыталась выстроить четкое отношение к происшедшему разговору. Что же могло так поразить меня, ведь я встречаюсь со многими людьми, а среди них есть и грубые, и галантные, и дерзкие, и обольстительные, не думающие о последствиях, и у меня не было оснований считать Виндхэма Фаррара чем-то отличающимся от свистящего мне вслед восхищенного юнца. И все же, зная это и ничего не ожидая, я чувствовала себя потрясенной, словно его слова относились к свободной женщине, а не к жене Дэвида Эванса.

Единственной странностью было то, что это наша вторая встреча, а не первая. Я всегда с большим вниманием относилась к хронологии, и теперь иногда думаю, не было ли чего-то примечательного в бессмысленности нашей первой встречи (в период моей беременности). Первые встречи всегда имеют особую значимость. Если быть точной, в первый раз я увидела Дэвида не в поезде и даже не в лифте, а за год до того, по телевизору, не зная, кто он, и не вспомнив об этом до того, как мы поженились. Однажды он начал рассказывать мне о пьесе, в которой играл в свое время, и вдруг я сообразила, что уже видела ее и даже подумала тогда, что Дэвид был мужчиной что надо. Когда я обнаружила, что все это время он и был моим идеалом мужчины, я ощутила одновременно и удовлетворение и разочарование: удовлетворение постоянством своего суждения и разочарование тем, что это был один и тот же человек, а не разные два, как мне казалось.

В этом нет ничего нового: в театре есть множество классических примеров влюбленности мужчин и женщин в актеров и актрис, вернее, в создаваемый ими на экране образ, бывало, они даже соединяли свои судьбы. Это нисколько не удивительно, потому что если актер всю свою жизнь изображает влюбленность в кого-то, то он должен быть готов к тому, что время от времени именно это будет вменяться ему в вину. А я поняла, где мог видеть меня Виндхэм Фаррар – не на вечеринке у Дэнни Оуэна, не у доски объявлений в театре Гаррика, а на обложке журнала, в коричневом шерстяном платье, на фоне Мемориала Альберта. Я отыскала журнал и убедилась, что оказалась права: в том же номере было помещено длинное хвалебное обозрение спектакля Виндхэма Фаррара «Прораб», поставленного в Гала.

Во время ленча в пивной, думая о Виндхэме, я разговаривала с Джулианом. Он говорил мне о том, что его роли не особенно хороши и что ему не хочется всю жизнь играть юных принцев и младших братьев.

– Просто я так молодо выгляжу, – сказал он. – Но я вовсе не такой уж зеленый. Это все мое лицо, – добавил он печально.

Я нашла его очень привлекательным. В его манерах проскальзывало что-то знакомое. Когда он случайно упомянул о своем отце, читающем лекции по английской литературе в Бристоле, я неожиданно поняла, что это было.

– Мой отец тоже преподаватель, – сказала я, и мы, взволнованно восклицая, начали делиться воспоминаниями о своем детстве, в котором преобладало хорошее воспитание, немного непоследовательное, но достаточно снисходительное.

– Кажется, мой отец просто не видит реальных проблем, – сказал печально Джулиан. – Он не понимает, что каждый человек создан, чтобы найти себя.

– Мой отец такой же, – сказала я, потому что у меня давно не было случая поделиться этим. – Я не знаю, в чем дело: в невежестве или в неведении.

– Вот именно, – подхватил Джулиан, – Я это и имею в виду. – И задумавшись на минуту, он взглянул на меня своими огромными детскими честными глазами и вдруг спросил: – Вы думаете, родители не понимают нас?

Мне понравился, этот изящный мальчик, почему у меня не могло быть такого любовника? Вернувшись домой, я обнаружила, что оставила банку с оливковым маслом у доски с объявлениями, и мне пришлось еще раз вернуться за ней. Не часто я забываю где-нибудь свои вещи.

Глава шестая

В течение первых двух недель в Хирфорде моя жизнь вошла в более или менее привычную калею. Магазины, прогулки по утрам с Флорой и Джозефом в парке, ленч с актерами в пабе, вечера – вновь с актерами или перед телевизором, иногда полчаса ожидания в театре, пока репетировал Дэвид. Он был очень занят: репетировали сразу две пьесы, одну для Виндхэма, а другую для какого-то неприметного, никак не проявившего себя режиссера по фамилии Селвин. Дэвид часто отсутствовал вечерами, работая или обсуждая репетиционные сложности. Я была рада видеть его таким занятым: какой бы эгоистичной я ни была, но знаю всю радость заниматься любимым делом. Я уже начинала жалеть, правда, пока не вслух, что мы не купили новый дом с садом, потому что Джозефа негде было оставить в коляске, кроме как внизу в гараже, выходившим прямо на улицу и занимавшим весь первый этаж нашего дома. Должна сразу пояснить, что вся жилая часть дома располагалась на втором этаже, т. е. наш дом как бы состоял из двух слепленных воедино частей: под нами на одной половине размещался гараж, а на другой – какое-то запертое, неизвестного назначения помещение, типа склада. Бедняжка Джозеф проводил все дни, глядя из своей коляски, стоявшей среди еще не распакованных чемоданов, на улицу.

Очень скоро я обнаружила, что меня одолевает скука. Жизнь, казалось, постоянно находится на грани угасания, и я была готова сделать все что угодно, лишь бы не умереть со скуки. Я стала скучать по Лондону: не то чтобы у меня осталось там много близких друзей, у меня их вообще не так уж много, но я скучала по разнообразию. Мои вкусы поверхностны, моя жизнь бесцветна, а я ведь предпочитаю перемены. Здесь, в Хирфорде, я была всего этого лишена: я была обречена заводить постоянные знакомства, которые мне было очень трудно поддерживать. В труппе не было, кажется, ни одного человека, которому бы я симпатизировала, а познакомиться с кем-то со стороны не было возможности, за исключением девушки, выдававшей мне книги в библиотеке. Это не означает, что мне неприятны люди, вроде Джулиана, но мое восприятие таких людей выходит за строгие эстетические рамки. Кроме того, я обнаружила, что и он, и все остальные живут в постоянном нервном напряжении, когда случайная похвала Виндхэма Фаррара во время репетиции может ввести в состояний радостной эйфории. Виндхэм Фаррар – другое дело, но и он был очень занят, а кроме того, он – работодатель моего мужа; его нечасто можно было встретить в «Бутс» или пабе. Однажды он проехал мимо в своей машине, в то время как я пересекала с коляской мост, собираясь погулять в садах около реки. Он притормозил, помахал рукой и что-то прокричал, но машина промчалась мимо слишком быстро, и мне не удалось разобрать его слова.