– Вы собираетесь в Африку? Ну, знаете ли, Инштеттен, это что-то невероятное, какой-то нелепый каприз. Зачем? Это подходит, скажем, какому-нибудь лейтенанту, у которого много долгов, но не такому человеку, как вы. О, вам, очевидно, захотелось стать вожаком чернокожего племени, с красной феской на голове, или сделаться побратимом зятя короля Мтеза[112]? Или вам угодно пробираться вдоль Конго в пробковом шлеме с шестью дырочками наверху и появиться у Камеруна или где-нибудь там еще? Невероятно!

– Невероятно? Почему? А если невероятно, то что же мне делать?

– Оставайтесь здесь и смиритесь. Кто из нас не без греха? Кто не говорит себе почти ежедневно: «Опять весьма сомнительная история!» Вы знаете, я тоже несу свой крест, правда, не такой, как у вас, но немногим легче. Но это же глупость – ваше рысканье в африканском лесу, эти ночевки в термитном муравейнике. Кому нравится, пусть это делает, а нам это не к лицу. Нам нужно стоять у амбразуры и держаться до последнего. А до тех пор извлекайте из малейшего пустяка – максимум удовольствия, любуйтесь фиалками, пока они цветут, памятником Луизы[113] в цветах или маленькими девочками в высоких ботинках, прыгающими через веревочку. Или отправьтесь в Потсдам, в церковь Умиротворения, где покоится прах императора Фридриха[114] и где сейчас начали сооружать ему гробницу. А будете там, поразмыслите над его жизнью. А если вас и это не успокоит, тогда вам уже ничем не помочь.

– Хорошо, хорошо. Но в году много дней, и каждый из них такой длинный... а потом еще вечера...

– Ну, с вечерами легче всего. У нас есть «Сарданапал»[115] или «Коппелия»[116] с дель Эра[117], а когда она уедет, останется Зихен[118]. Он тоже неплох. Пара кружек пива действует умиротворяюще. Многие, очень многие относятся к этим вещам иначе, чем мы. Один мой знакомый, у которого тоже в жизни не ладилось, как-то сказал: «Поверьте мне, Вюллерсдорф, без «вспомогательных конструкций» никак нельзя обойтись». Он был архитектор, строитель. Мысль его неплохая. Не проходит и дня, чтобы я не вспомнил его «вспомогательных конструкций».

И Вюллерсдорф, облегчив душу, взялся за шляпу и трость.

– Куда же вы сейчас идете, Вюллерсдорф? В министерство еще рано.

– Я намерен подарить себе сегодняшний день весь целиком. Сначала прогуляюсь часок по каналу до Шар-лоттенбургского шлюза, затем отправлюсь назад. Потом у меня назначена небольшая встреча у Гута[119] на Потсдамской улице, там нужно подняться по деревянной лестнице вверх. Внизу – цветочный магазин.

– И вам это доставляет удовольствие? Вас это удовлетворяет?

– Я бы не сказал. Но немного помогает. Там я встречаю постоянных посетителей, любителей ранней выпивки, фамилии которых лучше умолчать. Один из них расскажет о герцоге фон Ратиборе, другой о епископе Копне, а третий даже о Бисмарке. Всегда узнаешь что-нибудь любопытное. Конечно, на три четверти это неправда, но если остроумно, никто особенно не критикует и слушают с благодарностью.

И с этими словами он ушел.

Глава тридцать шестая

Май в этом году был хорош, а июнь и того лучше. Однажды в июне в Гоген-Креммене неожиданно появился Ролло. Преодолев чувство боли, которое в первый момент ей причинило его появление, Зффи преисполнилась радости, что Ролло снова находится у нее. Все хвалили Розвиту, а старый Брист, оставшись с женой, стал расточать хвалы и Инштеттену: как-никак он галантный человек, не мелочный и с добрым сердцем, «Если бы не эта дурацкая история, они были бы образцовой парой». Единственным, кого это свидание оставило спокойным и невозмутимым, был сам Ролло: то ли потому, что у него отсутствовало чувство времени, или, быть может, он рассматривал разлуку как некий беспорядок, который был наконец устранен. Вероятно, имело значение и то, что он постарел. Ролло не был щедр на нежности, так же как не выражал своей радости и во время свидания, но что касается его преданности, то она, кажется, еще возросла. Он ни на шаг не отходил от своей госпожи. К охотничьей собаке Бриста Ролло отнесся довольно доброжелательно, но как к существу низшего порядка. Ночью он спал на циновке у двери в комнату Эффи, а утром, если завтракали на свежем воздухе, лежал недалеко от солнечных часов, сонный и невозмутимый, Но как только Эффи вставала из-за стола и шла в переднюю за соломенной шляпой и зонтиком от солнца, к нему возвращалась молодость. Не обращая никакого внимания на то, что это ему уже не по силам, он несся вверх по деревенской улице, а затем снова назад к Эффи, и успокаивался лишь тогда, когда они добирались до ближнего поля. Эффи, для которой воздух теперь был важнее, чем самый красивый пейзаж, избегала прогулок в лес. Большей частью она шла по широкой дороге, обсаженной в начале старыми-престарыми вязами, а дальше, где начиналось шоссе, тополями. Эта дорога вела к железнодорожной станции, находившейся на расстоянии часа ходьбы от Гоген-Креммена. Эффи наслаждалась решительно всем, она вдыхала запах полей, запах рапса и клевера, следила, как взмывают в небо жаворонки, смотрела, как поят у колодцев коров, слушала, как звенят колокольчики стада. Ей хотелось закрыть глаза и погрузиться в сладкое забвение. Недалеко от станции у самого шоссе лежал дорожный каток. Здесь она всегда отдыхала, наблюдая за суетой на платформе. К станции часто подходили поезда, то с одной стороны, то с другой. Случалось, что два столба дыма, вначале как бы закрывавшие друг друга, начинали расходиться в разные стороны, все дальше и дальше, пока не исчезали совсем, за деревней и за лесом. Ролло сидел рядом с ней, принимая участие в завтраке, Но, поймав последний кусок, он уносился как бешеный, очевидно, для выражения своей благодарности, по какой-нибудь борозде и мчался до тех пор, пока из-под носа его с испугом не взлетала куропатка, сидевшая где-то на яйцах и которую он ненароком вспугнул.

– Какое чудесное лето! Год назад я бы не поверила, что еще могу быть так счастлива, мама! – говорила Эффи почти каждое утро, прогуливаясь с матерью по берегу пруда или срывая раннее яблоко в саду и храбро кусая его, – зубы у нее были прекрасные. А госпожа фон Брист гладила ее по руке и говорила:

– Поправляйся скорее, Эффи, а счастье еще придет, – конечно, не старое, а какое-нибудь новое. Слава богу, счастливым можно быть по-разному. Уж что-нибудь мы для тебя придумаем!

– Вы так добры ко мне. А я испортила вам жизнь и прежде времени состарила.

– Ах, моя дорогая Эффи, не будем говорить об этом. Когда это случилось, я тоже так думала. А теперь я вижу, что наша тихая жизнь куда лучше суеты прежних дней. Вот поправишься совсем, поедем путешествовать. Ведь когда Визике предложил поехать в Ментону, ты была очень больна, раздражительна, и ты правильно говорила тогда о проводниках и официантах. Но теперь твои нервы окрепли, и тебя больше не будут раздражать такие вещи; ты только посмеешься над выходками и завитыми волосами кельнеров. Зато мы увидим синее море, белые паруса и скалы, поросшие красными кактусами. Я, правда, никогда не видела этого, но представляю себе это именно так. Мне тоже хочется увидеть все это своими глазами.

Так прошло лето. Ночи падающих звезд были уже позади. В пору этих ночей Эффи подолгу сидела у открытого окна, часто за полночь, смотрела и не могла насмотреться.