– Вам обязательно нужно рассчитывать все наперед?

Разве нельзя просто быть естественным?

– Это вряд ли поможет, – серьезно возразил он. – Не могу же я, потирая от удовольствия руки, сказать: «Какая удача!»

– Удача? Вы и правда так думаете?

– Дорогой мой, да я все время этого ждал! Весь настроился на то, чтобы произошло нечто подобное! Ну знаете, как это бывает: ребенка выхватить из-под колес, или пожар, или лошади вдруг понесут... Для таких случаев, которые вышибают слезу, особенно подходят дети. Газеты столько пишут о несчастных случаях. Ну и ждешь, думаешь, вот-вот что-нибудь такое подвернется. Но... не подворачивается! То ли невезение, то ли пострелята в Сент-Лу чертовски осторожные...

– Но вы ведь не давали ребенку шиллинг, чтобы он бросился в воду, правда же? – спросил я.

Гэбриэл принял мое замечание всерьез и ответил, что все случилось само собой.

– К тому же я бы не стал так рисковать! Ребенок скорее всего рассказал бы своей матери – и что бы тогда из этого вышло? Нет, девчонка сама упала в воду.

Я расхохотался.

– Скажите, это правда, что вы не умеете плавать?

– Немного могу продержаться. Пожалуй, взмаха три руками сделаю.

– В таком случае разве ваш поступок не был ужасным риском? Вы ведь могли утонуть!

– Наверное, мог... Однако послушайте, Норрис, ведь не бывает, чтобы и овцы целы, и волки сыты. Просто невозможно совершить что-нибудь героическое, если вы не готовы в той или иной степени рискнуть. К тому же там было много народу. Конечно, никому из них не хотелось лезть в воду, но все-таки кто-нибудь что-нибудь бы да предпринял. Если не ради меня, то ради ребенка... И там были лодки. Парень, который бросился в воду после меня, поддерживал девочку, а рыбак подплыл на лодке еще до того, как я стал тонуть. В любом случае искусственное дыхание возвращает к жизни, даже если изрядно нахлебаешься воды.

Лицо Гэбриэла опять осветилось необычной, свойственной только ему улыбкой.

– Все это дьявольски глупо, верно? – хмыкнул он. – Я хочу сказать, люди дьявольски глупы. На мою долю выпадет больше славы за то, что я бросился в воду, не умея плавать, чем если бы я умел плавать и сделал все, как полагается настоящему спасателю. Сейчас многие говорят, до чего это было смело! Если бы у них было хоть немного смысла, они бы сказали, что это просто-напросто чертовски глупо! Ну а парню, который бросился в воду вслед за мной и на самом деле спас и ребенка и меня, ему не достанется и вполовину столько славы, как мне. Ведь он первоклассный пловец! Испортил бедняга свой костюм... Мое барахтанье в воде ему только мешало и уж конечно ничуть не помогало тонущему ребенку. А ведь никому в голову не придет взглянуть на все с этой стороны! Разве что такому человеку, как ваша невестка. Но таких немного. Это и хорошо! Кому хочется, чтобы в выборах участвовали люди, которые могут думать и вообще шевелят мозгами.

– И вы не испытывали ни страха, ни колебаний, перед тем как прыгнуть в воду? И под ложечкой не сосало?

– На это у меня просто не было времени. Я прямо-таки ликовал от блаженства, что такой случай представился. Мне его, как говорится, преподнесли на тарелочке!

– Я не уверен, что понимаю, почему вы считаете, что такой... такой спектакль был необходим.

Выражение лица Гэбриэла изменилось. Оно стало жестким и решительным.

– Неужели вы не понимаете, что у меня есть только .одно преимущество, Только одно ценное качество? Внешность у меня такая, что и говорить не стоит. Я не первоклассный оратор. У меня нет никакой поддержки, и за мной никто не стоит. Никаких связей... никакого влияния! Денег у меня тоже нет. У меня есть только один талант, данный мне от природы, – мужество. Гэбриэл доверительно положил руку на мое колено. – Не будь у меня Креста Виктории, думаете, меня сделали бы здешним кандидатом от консерваторов?

– Но, дорогой мой, вам что, – мало Креста?

– Вы не понимаете их психологии, Норрис. Глупейший трюк вроде сегодняшнего имеет куда больший эффект, чем Крест Виктории, заработанный где-то в Южной Италии. Италия далеко. Люди не видели, как мне достался этот орден... а мне, к сожалению, нельзя самому об этом рассказывать. Я бы мог так рассказать, что заставил бы их увидеть, как это было, я бы увлек их за собой, и к концу моего рассказа они бы сами завоевали этот орден! Однако условности, существующие в этой стране, не позволяют так поступить. Нет! Я должен выглядеть скромным и бормотать, что все это пустяки... любой парень мог бы сделать то, что сделал я. Только это чепуха! Такое смогли бы очень немногие. Полдюжины на весь полк – не больше! Понимаете, необходим спокойный расчет, рассудительность, никакой спешки. К тому же нужно все делать с душой.

Гэбриэл помолчал минуту-другую.

– Я ведь и рассчитывал получить Крест Виктории, когда пошел в армию, сказал он наконец.

– Но, дорогой Гэбриэл!..

Он повернул ко мне некрасивое подвижное лицо с сияющими глазами.

– Вы правы, это нельзя знать наверняка. Нужна удача... Но я твердо решил попытать счастья – я понял, что это и есть мой шанс. Храбрость такая штука, которая меньше всего нужна в повседневной жизни. Необходимость в ней возникает редко, и вряд ли вы с ее помощью чего-нибудь добьетесь. Другое дело война! На войне храбрость занимает подобающее ей место. Я не пытаюсь приукрашивать – тут все дело в нервах... в каких-то там железах... или еще в чем-то таком. В общем все сводится к тому, что просто не боишься смерти, и баста! Понимаете, какое это огромное преимущество перед другими людьми?! Конечно, я не мог быть уверен, что мне подвернется случай...

Можно быть храбрым сколько угодно, да так и пройти всю войну без единой медали. Или выбрать для своего безрассудства неподходящий момент, и тебя разорвет на мелкие куски, и никто и спасибо не скажет.

– Ведь Крестом Виктории большинство награждено посмертно, – заметил я как бы про себя.

– О да! Я знаю. Сам удивляюсь, что не попал в этот список. Как вспомню пули, свистевшие над головой, даже не верится, что остался жив. В меня попало четыре пули, но ни одна не задела серьезно. Странно, правда? Я никогда не забуду адскую боль, когда я полз со сломанной ногой... кровь хлестала из плеча... Я тащил старину Джеймса Спайдера, а он был тяжеленный и ругался не переставая.

Гэбриэл задумался. Потом встал и со словами: «Да-а, счастливые денечки», – наполнил свой бокал.

– Я вам крайне признателен, – сказал я, – за то, что вы развенчали общепринятое мнение, будто храбрецам свойственна скромность.

– Так ведь это черт знает что! – воскликнул Гэбриэл. – Подумать только! Если вы городской магнат и заключили выгодную сделку, можете хвастать сколько вашей душе угодно, это только прибавит вам веса в обществе... Можете громогласно заявить, что нарисовали замечательную картину. А уж что касается гольфа! Если вам удалось с первого удара загнать мяч в лунку – про это узнают решительно все!

А вот герой войны... – Гэбриэл покачал головой. – Тут уж кто-то другой должен раструбить про ваши подвиги. Карслейк для этого совсем не годится. Его прямо-таки гложет комплекс, свойственный тори: все приуменьшать. И вообще, вместо того чтобы расхваливать своего кандидата, они только и знают, что нападают на соперников. – Гэбриэл снова помолчал. – Я попросил своего бывшего командира приехать сюда и выступить на следующей неделе.

Он мог бы хоть немного рассказать, какой я на самом деле замечательный парень... Но я, конечно, не могу сам попросить его об этом. Неловко, черт побери!

– Ну, если учесть все это да еще и сегодняшнее небольшое происшествие в придачу, дела у вас не так плохи, – заметил я.

– Не стоит недооценивать сегодняшнее происшествие, – возразил Гэбриэл. – Вот увидите, все опять заговорят о моем ордене. Дай Бог здоровья этой девчушке!

Надо будет завтра купить ей куклу или что другое. Это тоже сыграет в мою пользу и подогреет положительные высказывания обо мне.

– Скажите, – с моей стороны это, конечно, чистейшее любопытство, если бы в то время не было на пирсе никого... совсем никого... вы бы бросились в воду за девочкой?