Но, отгоняя эти грустные мысли, Дарина твердила себе, что главное — найти и вернуть в дом Антона, а там уж вместе с ним и Ксенией можно будет обо всем здраво и по совести рассудить.
Красота южной природы, достигшая в июне своего полного расцвета, так восхищала Дарину, что минутами в ее сердце поднимался необъяснимый восторг и ей казалось, что жизнь еще может быть прекрасной вопреки всем бедам и испытаниям.
Однажды вечером, уже недалеко от Сурожа, с Дариной случилось странное происшествие.
Когда караван остановился на ночлег поблизости от ручья и купцы со слугами принялись ставить дорожные шатры, Дарина решила сбегать к ручью умыться, пока еще караванщики не привели туда поить лошадей.
Сдвинув платок, она ополоснула лицо чистой прохладной водой и не заметила, как волосы золотисто-русым потоком упали ей на плечи. И только услышав чей-то одобрительный возглас и цоканье языком, она вздрогнула и оглянулась. В то же мгновение перед ней мелькнуло и скрылось за кустарником узкоглазое и скуластое мужское лицо. Дарина, быстро надвинув на голову платок, кинулась к купеческому лагерю и позвала Мартына. Он встревожился при виде перепуганной и запыхавшейся боярыни, а она только и могла сдавленным голосом произнести:
— Там… в кустах… татарин… или половец…
Мартын тотчас оповестил Калиника и Луку, они велели слугам обыскать окрестности, но поиски оказались напрасными, ничего подозрительного вокруг не было обнаружено. Купцы решили, что либо сестре Дарий почудилось, либо татарин был просто нищим бродягой, пришедшим к ручью напиться.
Остаток вечера миновал спокойно, и после ужина караванщики отправились спать — кто в шатрах, а кто прямо на повозках.
Дарина ночевала в шатре со своими доверенными спутниками — Мартыном и Калиником. Она уже вошла под полог, а монах с толмачом немного задержались: их отвлек разговором Харитон, который еще во время ужина подсаживался к ним и расспрашивал Калиника о ценах в Херсонесе и Кафе. Сперва Дарину насторожила разговорчивость Харитона, но, поскольку ее он не задевал, она скоро успокоилась.
Наконец все в лагере смолкло, все уснули, только двое сторожей прохаживались между повозками.
Дарина слышала в двух шагах от себя похрапывание Калиника и Мартына, и близость этих людей, уже доказавших свою надежность, придавала ей спокойствия. Поначалу сон к ней не шел, она вспоминала вспугнувшую ее встречу у ручья, но постепенно тревожные мысли улетучивались из головы, веки тяжелели, дыхание становилось все более ровным и глубоким. Дарина не заметила, как уснула.
Зато пробуждение ее было внезапным и страшным. Она проснулась, как от толчка, и почувствовала, что чьи-то руки схватили ее поперек тела, а еще чьи-то вяжут веревкой по рукам и ногам. В первое мгновение спросонок Дарина ничего не поняла, а потом, осознав, какая опасность ей грозит, успела вскрикнуть: «Мартын!..» Дальше вместо звуков она могла издавать лишь нечленораздельное мычание, потому что большая и грубая ладонь зажала ей рот. Дарина ничего не видела в темноте шатра, только слышала сопение вязавших ее незнакомцев да мирное похрапывание Мартына и Калиника. Она отчаянно забилась в руках похитителей, надеясь хоть этой возней разбудить своих спутников, но те не проснулись.
И тут у нее пронеслось в голове: «Харитон!.. Он подлил им сонного питья за ужином!» Теперь ей неоткуда было ждать спасения, оставалось только биться, ворочаться и мычать в надежде, что услышит хоть кто-нибудь из караванщиков.
Но похитители, прорезав шатер, вынесли пленницу со стороны, противоположной купеческому лагерю, и уже через несколько шагов оказались за деревьями, где у них были привязаны две лошади. Дарине затянули рот куском ткани, потом накинули на голову мешок и перебросили через круп коня. Дальше начались мучения, уже испытанные ею однажды, семь лет назад. Но тогда она еще могла надеяться на помощь матери, слуг и крестьян, священника и, наконец, князя. Теперь же надежды не было никакой. Одна, на чужой земле, по соседству с невольничьими рынками, а поблизости нет никого, кроме Мартына, кто захотел бы ее искать… Рушились все надежды не только на встречу с Антоном, но и на свое собственное возвращение домой. В готовой померкнуть памяти мелькнули фигуры Святослава и Ксении, стоящих у дороги. Страх не вернуться к сыну захлестнул Дарину темной волной, от которой сердце готово было разорваться.
Дарина вспомнила о магическом кольце у себя на груди и призвала на помощь те неведомые силы, которые должны были ее охранять. И, словно повинуясь ее мысленному приказу, всадники остановились, спешились, и один сказал другому:
— Теперь-то мы свой долг вернем, да еще с прибылью останемся.
— Да, хорош товар, — поцокал языком другой. Дарине показалось, что голос одного из похитителей знаком ей, и через несколько мгновений она в этом убедилась.
Похитители стащили ее с лошади и куда-то понесли. В призрачном свете луны она рассмотрела вход в пещеру, полускрытый с одной стороны зарослями пышного кустарника. Видимо, здесь был перевалочный приют для работорговцев.
В пещере горела масляная плошка, освещая довольно уютное убранство. На полу были разбросаны пучки сена, прикрытые ковром, со стен свисали складчатые ткани. Внезапно край одной из этих занавесей раздвинулся, и оттуда вышла немолодая женщина в восточной одежде.
Похитители посадили Дарину на пол, и тут она смогла разглядеть их лица. Один из них был татарин — кажется, тот самый, которого она видела у ручья. Другим же оказался Харитон, и это именно его голос узнала Дарина. Заметив, с какой ненавистью она на него взглянула, Харитон сорвал повязку со рта Дарины и, усмехаясь, объявил:
— Теперь можешь кричать сколько угодно, тебя здесь никто не услышит. Эта пещера далеко от людского жилья.
— Недаром про тебя говорили, будто ты торгуешь христианскими душами, — сдавленным голосом произнесла Дарина. — Но Бог тебя накажет, Харитон. Да и людской суд еще настигнет.
— Что поделаешь, каждый живет как может, — пожал плечами Харитон. — Но ты не бойся, тебе еще очень повезло, ты будешь продана не татарам, а христианскому разбойнику. К тому же ты сама хотела попасть в его логово, чтобы найти монаха, хе-хе… Но беда в том, что я задолжал этому самому Фьяманджело и если не отдам ему долг, то не видать мне житья ни в Суроже, ни на всем побережье.
— И ты, безбожник, решил расплатиться монахиней как товаром? — спросила Дарина, пытаясь ослабить веревки на руках.
— Не сразу, а когда убедился, что ты не монахиня. Да, да, и не возражай, боярыня Дарина. Зачем же я буду платить золотом, если мне подвернулся такой красивый товар, а? Говорят, Фьяманджело любит славянских девок. А ты одна из лучших, каких мне доводилось видеть. Думаю, он не будет на меня в обиде.
— А ты не боишься, что Фьяманджело тебя накажет? — спросила Дарина. — Когда я увижу Антония и все ему расскажу…
— Можешь рассказывать сколько угодно, все равно никто не поверит, что ты монахиня, которая ехала в такую даль, чтобы встретиться с монахом. Не знаю, зачем ты пустилась в такой опасный путь. Но раз уж пустилась, то сама виновата в своем несчастье. Ты ведь знала, что здесь много басурманов, которые охотятся за молодыми и красивыми рабынями.
«Ничего, — успокаивала себя Дарина, — мне бы только встретиться с Антоном, и все разрешится само собой, а разбойника-купца ждет расплата». Рассудив, что лучше пока изображать миролюбие, она обратилась к Харитону:
— Если вы повезете меня к Фьяманджело, то мне нет резона бежать. Да и не найду я дороги в незнакомых местах. А потому не держите меня связанной, от веревок будут синяки.
— И то правда, товар должен иметь свежий вид, — кивнул Харитон и тут же обратился к сотоварищу: — Ну-ка, Елтук, разрежь на ней веревки. А завтра утром пусть Зелга хорошенько ее выкупает, умастит благовониями и оденет понарядней. Фьяманджело не любит немытых женщин.
Тот, которого звали Елтуком, послушно наклонил голову и, вытащив нож, ловко разрезал веревку и одним движением освободил Дарину от пут. Она потерла затекшие руки и ноги и уселась поудобнее, показывая всем своим видом, что не собирается бежать.